Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Когда отряд приехал в Сербию, развитие эпидемий достигло прямо стихийных размеров. Вот, что писал впоследствии об этом времени в представленном мне отчете д-р Софотеров, о деятельности коего мне еще придется говорить: «По мере того, как развивались военные события по боевой линии рек Савы и Дуная, неумолимая логика войны выдвигала два фактора, служивших благоприятным моментом для развития болезней. Во-первых, с занятием неприятелем северных уездов Сербии все их население бросилось вглубь страны, главным образом по линии железной дороги Белград – Крушевац – Ниш – Скоплье [188]. По этому же пути направлялись десятки тысяч пленных, входивших в соприкосновение с окружавшим народонаселением. Во-первых, заразные болезни, как тиф возвратный и сыпной, являясь истинным бичом всех войн, как раз находят себе богатую почву для распространения среди истощенного, полуголодного, скученного в больших массах, в сырости и тесноте народа. Солдаты, беглецы, пленные – все месяцами не мылись и не меняли белья, одни – сидя в окопах, другие – влача существование в ужасающей обстановке, без крова и угла, совершенно выброшенных из нормальных условий жизни людей. И если солдаты питались более или менее нормально, то беглецы и пленные находились в пути в полуголодном состоянии. Воя эта масса людей, спускаясь в тыл, не подвергалась никакому санитарному контролю. Не лучше обстояло дело и с вывозом раненых: поезда с ними прибывали в Ниш переполненными заболевшими сыпным тифом в дороге. Никакой сортировки раненых от заболевших заразными болезнями не было, да по существу дела и не могло быть при сложившихся обстоятельствах, так как за отсутствием этапных пунктов заболевшего по пути все равно приходилось вывозить до большой станции тыла. По прибытии поезда с ранеными в Ниш раненые и заболевшие развозились по госпиталям на простых телегах, колах, на быках, и уже в госпиталях производилась детальная разборка заболевших от раненых. Был ли переполнен госпиталь, когда в нем на двух кроватях помещалось по 3–4 раненых, которых клали на пол, или же из него просто эвакуировали заразных больных, – единственным способом перевоза были все одни и те же колы. В таких переездах на колах можно было видеть несчастных уже в агонии и даже умерших. На улицах вокруг остановившегося транспорта с больными и ранеными собирались земляки, которые мирно вели беседы с больными, покуривая и обсуждая дела. Был и такой факт с подобным транспортом: из города вывозили в заразную больницу сыпнотифозных, которые за городом в тифозном бреду разбежались с телег, а сопровождавшие обоз старики были настолько дряхлы и стары, что не могли поймать разбежавшихся и должны были звать помощь из города.

В городе в это время были заняты все углы, способные вместить человека. По школам, гостиницам и кофейным были размещены все способные передвигаться раненые; днем эти учреждения вели торговлю, а на ночь принимали раненых, проводивших день в хождении на перевязки. Приехавшему в город в гостинице сдавали стул, на котором он, прибив свою карточку, проводил и день и ночь. Большинство беженцев проводило время на улицах и площадях, ютясь в шалашах из кукурузы.

Контакт здоровых с больными был всегда и везде, начиная с пролеток извозчиков, переполненных насекомыми, и кончая базарами, на которые вместе с продуктами, в одних и тех же колах, привозили в город больных. Выходящие из госпиталей, выздоровевшие раненые получали свою одежду не дезинфицированную с насекомыми и разносили заразу по селам.

Средств для борьбы с эпидемией не было, так как госпитали не имели даже дезинфекционных аппаратов. Сестры самоотверженно старались мыть над тазами прибывших больных, но, разумеется, с массой насекомых на теле и одежде было трудно бороться такими невинными средствами. А насекомых была такая масса, что кто не видал в натуре подобных картин, тот может не поверить: повязки раневых при разрезании хрустели от их массы, а снятое белье положительно шевелилось. Не забуду одного несчастного, все тело которого при первом взгляде казалось покрытым точно тонким пухом, такая была на нем туча насекомых. В госпитале создался какой-то кошмар, о котором даже и теперь вспоминаешь с ужасом.

Общее число умерших за четыре месяца эпидемии, по моим данным, в Нише превышает 35 тысяч человек, из них больше трети приходится на пленных… В девяти каменных конюшнях (кавалерийских казарм), рассчитанных на 1200–1500 лошадей, помещалось от пяти до шести тысяч человек пленных. Всех заболевших сносили в одну из конюшен и предоставляли их своей участи; врач серб к ним не входил, раз в день им приносили пищу и тем самым ограничивали все заботы о них. Один раз в неделю приходили убирать умерших.

При входе в конюшню от сырости и смрада долго нельзя было разобрать все окружающие предметы. На полу на тонкой соломенной подстилке лежали в какой-то бесформенной массе люди, полуодетые, с иссинябледными лицами; одни из них лежали навзничь, другие полусидели и полулежали, точно восковые фигуры; среди них метались в бреду, срывая с себя одежду, больные; некоторые из них, успокоившись, мирно спали, положив голову на труп умершего товарища; умерших много виднелось в яслях, где больные погибали от слабости и дизентерии; разносить пищу было некому и каждый заботился о себе, пока имел силы двигаться. Товарищи сносили умерших к дверям конюшни, где и складывали их в поленицу, которую я при входе принял за груду сложенного тряпья и старого платья. Мертвых убирали только раз в неделю, так как не было достаточного числа людей для уборки даже мертвых. Те, кто был болен дизентерией, все отправления делали здесь же, в конюшне, не имея сил выйти наружу, поэтому атмосфера в ней была ужасна. К этому описанию д-ра Софотерова прибавлю, что отхожие места для пленных были в таком состоянии, что один из этих несчастных, провалившись сквозь гнилой пол, утонул в них.

Это происходило не по жестокосердию, а по полному недостатку средств для борьбы с эпидемиями и по крайней беспечности и халатности сербов. Разумеется, пленные терпели во всем недостаток, но это потому, что у сербов было всего мало. Между тем они пользовались полной свободой. Из зараженных помещений они выходили и гуляли по всему городу. Иногда они брали хлеб у больных или от умерших и продавали его в город.

Не лучше было положение беженцев. Близ собора стояло двухэтажное каменное здание, где прежде была школа. Туда поместили беженцев. Верхний этаж был занят цыганами, нижний – сербами. Разумеется, комнаты были так набиты народом, что едва можно было перешагнуть через тюфяки, раскладывавшиеся ночью на полу для спанья. В нижнем этаже дважды перемерло все население его, по очереди сменявшее прежних жильцов. Каким-то чудом цыгане остались живы. Этот интересный случай невосприимчивости к жесточайшей заразе, к сожалению, не был исследован, ибо некому было этим заняться.