Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

В Париже я провел 10 дней. Мне нужно было заказать себе платье, но главным образом меня интересовали результаты военной конференции союзников, которая, кажется, в первый раз собиралась в это время. От этой конференции особенно многого ожидали сербы, ибо предстояло обсудить дальнейшую судьбу салоникской экспедиции. В то время никто хорошенько не знал, сколько именно союзных войск в Салониках. Полагали, что их приблизительно 220 000. Будущая сербская армия исчислялась свыше 100 000. Впоследствии оказалось, что обе цифры сильно преувеличены. Все были поражены, когда осенью 1916 года королевич Александр в телеграмме союзникам сказал, что считает долгом рассеять иллюзии на счет численности войск в Салониках, и определил общую цифру штыков союзников и сербов в 120 000. Такое незнание компетентными кругами столь существенных фактов представляет, разумеется, один из фактов, весьма характерных для способа ведения войны союзной коалицией. Когда численность войск в Салониках стала известна, то я понял, почему генерал Саррайль не мог предпринять никаких активных действий.

Как бы то ни было, но в марте 1916 года мы исходили из ошибочного предположения, что к лету в Салониках союзных войск вместе с сербами будет до 330 000 штыков. Королевич Александр, который сам так думал, говорил, и притом основательно, что этого количества все же недостаточно для успешного наступления и что армию в Салониках надо довести до полмиллиона. Иначе в Салониках им мобилизуется все же значительная армия, и это будет непроизводительной растратой сил. Кроме того, он полагал, что на европейском фронте едва ли можно ожидать значительных успехов ввиду позиционного характера войны. Между тем на Балканах можно было надеяться на решительный успех, который имел бы крупное общее значение, если бы удалось, разбив болгар, пройти на Константинополь. Развивая мне эти мысли, королевич указывал, насколько этот план отвечал интересам России. Со своей стороны, я рад был, что могу всецело примкнуть к этим соображениям и с полным убеждением проводить в мере сил взгляды, отвечавшие одинаково интересам России и Сербии.

В своей гостинице я встретил я. Г. Жилинского, который был представителем Государя при французской Главной квартире. Пользуясь близкими отношениями с ним, я изложил ему свои взгляды. Мне казалось, что действительно сдвиг общеевропейской войны может произойти исключительно на Балканах, особенно если нам удастся привлечь Румынию и через нее нанести удар болгарам одновременно с наступлением союзников от Салоник. Жилинский и посол А. П. Извольский разделяли те же взгляды и обещали, по мере возможности, проводить их на конференции.

К сожалению, нашим представителям удалось отстоять лишь минимум той программы, которая представлялась желательною. Салоникская экспедиция была совсем не по вкусу Жоффра. В свое время Делькассэ на свой страх обещал грекам и сербам посылку 150 000. Сменивший его Бриан настаивал на энергичной политике и действиях на Балканах. Накануне конференции наши делегаты, только при помощи Бриана, добились от Жоффра обещания отстаивать эту экспедицию. Когда приехали делегаты из Англии и Италии, то сначала состоялось частное совещание русских, французов и англичан. Последние были представлены в лице Китченера и его начальника штаба Робертсона. Англичане стали развивать ту мысль, что войск в Салониках слишком много, чтобы только отсиживаться, и слишком мало, чтобы наступать. Но вместо того, чтобы прийти к выводу о необходимости посылки новых войск, они выразили желание убрать оттуда часть своих. На этот раз они встретили энергичный отпор со стороны Жоффра, который менее всех был расположен один отдуваться за других. Наши делегаты также высказались в смысле невозможности отозвания части войск из Салоник и того ужасного морального впечатления, которое произвела бы подобная мера. Так на этом дело и кончилось. Войска из Салоник решено было пока не убирать.

Итальянцы в то время уклонялись от посылки своих войск, хотя, по общему мнению, имели возможность это сделать, ибо на своем фронте имели меньше половины всей армии, которой располагали. С нашей стороны ожидалась присылка в Салоники бригады.

Общие заседания конференции имели задачей оформить постановления, о которых сговаривались более келейно. Однако совершенно неожиданно Буржуа, который был в числе французских делегатов и представлял левые демократические течения, предложил вынести резолюцию общего характера, в которой характеризовались цели войны. В проекте этой резолюции была одна фраза, обеспокоившая Извольского, ибо в ней, хотя и не была названа Польша, можно было усмотреть признание известных прав, на которое они могли бы опираться как на международную санкцию. Извольский откровенно высказал свои опасения Бриану, и тот сумел с большим тактом обойти возбуждение щекотливого вопроса, предложив переделку всей резолюции.

Польский вопрос давал немало хлопот нашим послам в союзных государствах. Мне пришлось столкнуться с этим вопросом на следующий же день по приезде из Албании в Рим. Ко мне в гостиницу явился один из главных руководителей польского дела, бывший член нашей Государственной думы и лидер Народовой партии {131}Роман Дмовский. С Дмовским мне и прежде приходилось встречаться. В последний раз перед тем я видел его в самом начале войны. Воззвание великого князя было тогда уже составлено, хотя еще не обнародовано. Оно было, однако, уже известно Дмовскому через Велепольского, который перевел его на польский язык. Дмовский излагал мне тогда свои взгляды и мечты. Они были очень широки в территориальном отношении, так как Дмовский находил необходимым, чтобы Познань была присоединена к объединенной Польше. Данциг, по его словам, был необходим для выхода Польши к морю. Вместе с тем он развивал ту мысль, что чем больше прусских владений отойдет к Польше, тем крепче создадутся гарантии ее тяготения к России, так как все усилия польского народа будут неизбежно направлены на борьбу с немцами и преодоление германизма. Что касается внутреннего устройства будущей Польши, то, хотя он, разумеется, придавал этому вопросу весьма серьезное значение, однако в порядке исторической перспективы ставил на первое место задачу народного объединения и лишь на второе место – вопросы внутреннего устройства.

С мыслями этими нельзя было не согласиться в принципе, и в сущности они и легли в основу воззвания великого князя, ибо и Сазонов и я при составлении воззвания ясно отдавали себе отчет, что лозунг объединения необходимо дать, потому что его может дать только Россия, а Германия не может обещать полякам ничего равноценного. Этот лозунг сохранял свое значение, даже если бы его не удалось осуществить полностью в начинавшейся войне, ибо он давал определенную национальную цель и закладывал ее в основу всей будущей ориентации Польши, так же как в свое время Сан-Стефанский договор предопределил все содержание болгарской государственной жизни после освободительной войны.