Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

На месте Боппа был временно прислан г. Буассона, который до войны покинул дипломатическую службу. Будучи призван на военную службу, он был ранен в Дарданеллах, а потом использован снова как дипломат. В нем была какая-то смесь военного с дипломатом. Человек богатый, протестант, Буассона был олицетворением чувства дисциплины во время войны. Вместе с тем он был неглупый человек. Ежедневно он, адмирал и Мондезир сходились вместе и обсуждали организационные вопросы. Сотрудничество этих трех весьма разных людей было, я думаю, весьма полезно для дела.

Перевозка сербской армии на Корфу закончилась в феврале. Когда оставался последний транспорт, на остров прибыл королевич Александр. Ему была устроена торжественная встреча. Был выстроен почетный караул из бравых французских стрелков, которые были посланы с фронта в Корфу на отдых, и сербский батальон. Нельзя было без волнения смотреть на красавцев-молодцов сербов, когда они шли церемониальным маршем, словно ничего и не было. Я видел старого полковника, утиравшего слезы. В возрождении этих людей чуялось будущее воскресение самой Сербии.

Время на Корфу проходило однообразно. К сожалению, погода испортилась. Пошли дожди и подул ветер, весьма напоминающий итальянское сирокко, с тем же удручающим воздействием на самочувствие. Греки, если не ошибаюсь, называли этот ветер «гарбис». Мы часто, иногда два раза в неделю, завтракали и обедали в доме русского грека Логофети. Он был довольно богатый судовладелец, жил обыкновенно в Таганроге, но война застала его на Корфу, где у него была прекрасная вилла, и он там и остался. Он был женат на англичанке, а в общем и муж и жена были горячие русские патриоты, хотя и выражались на своеобразном русском языке. Супруги были бездетны, при них жила его племянница, девица. Они были очень гостеприимны и все время уговаривали меня переехать к ним жить. Я конечно не хотел так далеко пользоваться их гостеприимством, но бывали мы у них часто, и я даже брал у них ванны перед обедом. После обеда обыкновенно бывал бридж, который вообще процветал, ибо, когда это не было у Логофети, тогда играли у меня в гостинице.

За это время я постоянно видался с наследником [Александром], который сильно скучал и чувствовал себя одиноким. Настоящего общества у него не было. Между тем он был еще очень молод и не мог, конечно, посвящать все свое время одним тяжелым мыслям и заботам о будущем Сербии. Мы часто гуляли вместе, разговаривали, и он стал гораздо доверчивее относиться ко мне, чем прежде, когда его не покидало ревнивое опасение, что мы променяем верных сербов на коварных болгар.

Вспоминая, что было еще примечательного на Корфу, назову церковь св. Спиридона, где покоились мощи этого святого, составлявшие собственность семьи графов Булгарис. Один из представителей этой семьи был всегда настоятелем храма. Последний со времени Екатерины Великой состоял под покровительством России, и над дверьми красовался российский государственный герб. В сокровищнице храма хранились очень ценные предметы, между прочим, чаша, которую приписывали Бенвенуто Челлини, большие массивные люстры XVIII века из чистого золота и другие вещи.

Вскоре по своем приезде наследник стал поговаривать о своей поездке с Пашичем в союзные страны. Так как с отъездом их в Корфу ровно нечего было делать, то я воспользовался этим, чтобы самому попроситься в отпуск, который и был мне разрешен. Уезжая, я думал, что пробуду в отсутствии не более четырех месяцев.

Пашич с Иовановичем на несколько дней опередили наследника, а я выехал с последним в сопровождении Мамулова 2 марта 1916 года. Мы шли на французском контрминоносце. Погода нам вполне благоприятствовала. Командир был бравый моряк. В пути вдруг поднята была тревога. Раздалась команда: «Un sous-marin [230]». Было интересно видеть, какое впечатление произвело это известие на команду. Все будто чему-то обрадовались и оживились. Я видел матросов, которые весело вприпрыжку бежали по местам, покрикивая: «Un sous-marin, un sous-marin». В какую-нибудь минуту все приготовились оказать должную встречу подводной лодке: орудия были наведены, веревки, коими были привязаны ручные гранаты на особых подставках у борта, были перерезаны. Наш контрминоносец прямо взял курс на видневшийся на поверхности воды перископ. Прошло еще минуты две ожидания того, что будет, пока мы шли полным ходом. Поравнявшись с перископом, убедились, что это – буек. Надо было видеть неподдельное разочарование команды, которое, впрочем, отнюдь не разделялось сухопутными пассажирами.

Мне пришлось еще раз испытать такую же ложную тревогу при переходе через ла-Манш. Тогда также был возвещен перископ. Я стоял у маленького орудия, которое было наведено и даже дало два выстрела. Первый снаряд прошел близко, второй прямо ударился в палку. Правда, это было близко, однако мы в это время шли ходом в 22 узла. Оба раза я мог убедиться в том, какой бравый народ – французские моряки и как они оживляются, когда им кажется, что наступила опасность.

Приехав в Бриндизи, мы с Мамуловым заехали сначала в Бари и остались там сутки, чтобы поклониться мощам св. Николая и поставить по свечке. Мы вспомнили при этом, что, когда уезжали из Скутари, то добрая албанка Марья, которая нам прислуживала, советовала непременно дать обет, что поставим свечки св. Николаю, – тогда ничего плохого с нами не случится.

Нам пришлось проехать Италию насквозь с крайнего юга до северной границы. В Риме мы остановились всего на сутки. Главное наше впечатление от Италии было, – как мало чувствовалась в ней в то время война. Единственное воздействие на нас военного времени состояло в том, что мы убедились в крайне внимательном наблюдении за проезжими в Бари. На улице нас остановили карабиньери, приметив в нас новых лиц, и подвергли подробным расспросам. В гостинице с той же целью явился сыщик. Вот и все, что нам удалось заметить отличного от мирного времени, если не прибавить еще к этому необычайную дешевизну в гостинице в Риме, объяснявшуюся отсутствием иностранных туристов. Оба раза, что я был в Риме, мне было особенно приятно повидаться с Штрандтманом и его семьей. Наша встреча в первый раз, когда я ехал из Албании, меня прямо глубоко тронула сердечным отношением этих хороших людей.

Если война так мало чувствовалась в Италии, то совершенно иное впечатление я получил в Париже с той самой минуты, когда подошел поезд к вокзалу. Начать с того, что мне пришлось прождать с полчаса, раньше, чем удалось найти носильщика. Улицы были пустынны, мужчин почти не видно. Мы остановились в «Hôtel Continental», выбрав его как по центральности его положения, так и потому, что он выходил окнами на Тюильрийский сад, а ранняя весна так очаровательна в Париже.