Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

В самые последние дни нашего пребывания в Скутари прибыл также груз для целого госпиталя в 100 кроватей, который по моей просьбе наш Красный Крест разрешил приобрести в Риме. Я возбудил об этом ходатайство тотчас по приезде в Скутари, потому что во время отступления все госпитали, разумеется, потеряли все свое имущество, а нужда во врачебной помощи в Черногории была огромная.

Там продолжал работать один из госпиталей нашей организации с сестрами Савримович и Энгельгардт. Отряд этот с честью до конца исполнил свой долг и покинул Черногорию после капитуляции. Было жаль бросать прекрасное оборудование, над которым немало поработал Штрандтман в Риме. Мы передали его черногорским госпиталям, остававшимся в Скутари, и часть продовольствия, в нем находившегося, передали бедным учителям и учительницам.

В числе груза было много ящиков с вином и коньяком, которые сослужили свою службу. Когда этот груз еще находился в Медуе, туда подошел пароход, на котором были черногорцы, возвращавшиеся из Америки на родину, чтобы принять участие в войне. Были и другие пассажиры. На виду Медуи, в самом близком расстоянии от берега, пароход был потоплен. Люди бросились в воду спасаться вплавь. Большинство погибло. Говорили, будто виной этому было отчасти то обстоятельство, что многие черногорцы, имевшие на себе свои сбережения, накопленные в Америке, не хотели их сбросить, и тяжесть их затрудняла плавание. Кое-кто, однако, доплыл до берега и был спасен на лодках английскими моряками. Комендантом Медуи был английский адмирал Трубридж, тот самый, который пропустил «Гебен», а потом был послан для минной обороны Белграда. Трубридж распорядился вскрыть один из ящиков с вином из госпитального груза на мое имя; спасенных оттирали и отпаивали коньяком и тем, по его словам, сохранили несколько жизней. Это примирило меня с мыслью о том, что не удалось использовать великолепный материал, запоздавший прибытием.

Никогда не приходилось мне встречать Новый год в такой обстановке и с такими чувствами, как на этот раз. Что-то сулил нам самый первый день этого года, который предстояло провести в утомительной дороге, а потом поплыть неизвестно куда. Мы приятно пообедали у Ферхминых, послушали музыку, а потом отправились укладываться, В этом занятии мы встретили Новый год и в третьем часу легли спать, чтобы через три часа встать.

Никогда не забуду этого дня и этого путешествия, самого утомительного изо всех наших странствований.

Погода выдалась отвратительная. Дул холодный резкий ветер в лицо. Скоро пошел дождь, перешедший затем в снег. Путь был в общем ровный, не гористый, но от постоянных обозов и обильных дождей, выпадавших за последние дни, дорога сильно испортилась. Она пролегала по равнине, казавшейся унылой и однообразной.

В пути – та же картина, что и в предыдущих странствованиях, – вереница беженцев и солдат, только все они имели вид, еще более истощенный. Сколько попадалось нам людей, едва передвигавших ноги и ложившихся вдоль дороги. Все ли они дошли до моря? Им не у кого было просить и искать помощи – все были в том же положении. На каждом шагу лежали брошенные издыхающие лошади. Они также были так слабы, что многие не могли выдержать ни малейшего напряжения. Если встречалась какая-нибудь неровность или приходилось перевозить повозку через канаву, они тут же падали и издыхали. В некоторых местах нам приходилось переходить канавы по трупам лошадей, увязшим в землю. По обе стороны дороги виднелись свеженасыпанные могилы с крестами. Это были трупы людей, из коих многие долго ждали своего погребения и, видно, дождались его лишь накануне, когда стало известно, что по этой дороге пойдут наследник и дипломаты. Поистине этот путь от Скутари до Медуи мог быть назван крестным путем страданий сербского народа.

От долгого пути в тяжелых условиях я так устал, что под конец еле двигался то верхом, то пешком. К Медуе мы подходили в полной темноте. К тому же, снег залеплял глаза, и ничего не было вредно. Не доходя двух-трех верст, мы наткнулись на возвращавшихся из Медуи в Алесио солдат. Оказалось, что они должны были в этот день отплыть с ожидавшимся для этого транспортом, но ввиду нашего отъезда их отправление пришлось отложить.

Море мы увидели только, когда подошли вплотную к заливу. Где-то вдалеке блестели электрические огни парохода, который нас дожидался. Немного отступая от берега, высились горы, и у подножия их виднелось много огоньков. Оттуда слышны были человеческие голоса. Это был лагерь беженцев, которые по три-четыре недели ждали парохода, который бы увез их. Таких беженцев набралось свыше четырех тысяч. У них не было палаток. Они спали под открытым небом, богатые и бедные, все – равные в полной нищете и беспомощности. Женщины снимали с себя верхние юбки, развешивали их на колья, чтобы устроить подобия палаток для детей. Сколько настрадались эти несчастные от долгого тщетного ожидания своего избавления, от ежедневного прилета неприятельских аэропланов, сбрасывавших бомбы, от холода, голода, не имея возможности укрыться от ветра и дождя. Когда приходил пароход, происходили раздирающие сцены. Пароходы приходили такие маленькие, что могли забрать 300–350 человек, не больше. Люди бросались вплавь в надежде, что их примут, они цеплялись за борт, их отталкивали. Были случаи сумасшествия, женщины разрешались родами. И сколько нужно было телеграфировать, настаивать, умолять, чтобы наконец прислали за ними пароход. Эти беженцы были вывезены уже после нашего отъезда.

Так как все имеет свой конец, то и мы доплелись до Медуи. Порт, носивший это имя, состоял из трех-четырех лачуг. В одной из них, в маленькой комнате, мы нашли все правительство: Пашича и его товарищей по Кабинету. Один из них, люба Давидович (министр просвещения) лежал на кровати и корчился от колик, а Пашич давал ему что-то пить. Наследник остался ночевать в Алесио в девяти верстах не доходя Медуи. Он был очень болен последнее время в Скутари, по-видимому, приступами камней в печени, и сильно страдал. 1 января он должен был в первый раз встать с постели, а тут пришлось сразу совершить такое путешествие. Всю дорогу его несли на носилках, а на следующий день он ожидал крейсера, на котором отплыл в Дураццо, не желая покидать своих войск, пока они были в Албании.

Пока мы теснились в маленькой комнате, куда набралось порядочно народа, пришел адмирал Трубридж звать нас всех к себе обедать. Пашич за усталостью отказался. Пошли английский посланник Де-Гра, Бопп и я. Нужно было из домика, где мы были, и который находился на косогоре, спуститься куда-то вниз, в другое помещение, нечто вроде сарая или склада, где Трубридж устроил столовую. Ветер усилился и положительно срывал с нас платье. Бедному Боппу надуло щеку; она у него вздулась и делала его еще более несчастным. Зато какое наслаждение было съесть горячий обед, показавшийся необыкновенно вкусным, особенно бифштекс, запеченный в тесте. Сам Трубридж был необыкновенно милым и гостеприимным хозяином.