Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Числа 20 декабря получились наконец ответы союзных правительств на запрос Пашича о дальнейших их видах на счет Сербии. Сколько времени прошло со времени запроса, а ответ получился не один, а четыре; разница между ними была существенная. Русский ответ был конечно самый благоприятный для интересов Сербии. Мы подтверждали все сделанные раньше обещания земельных приращений и решимость добиться их для Сербии. Ответы союзников были менее категоричны, хотя и составлены все в благожелательных выражениях.

Приблизительно в это же время французское правительство предложило сербам перевезти их армию в Бизерту для реорганизации. Правда, вскоре до нас дошло известие, что выбор Бизерты встретил возражения во Франции же со стороны главнокомандующего Жоффра, и что выдвигается мысль выбрать Корфу, которое к тому же ближе и находилось на пути к будущему театру войны сербской армии в Салониках. Ничего определенного, однако, не было еще известно, кроме того, что армия не останется в Албании, а будет куда-то перевезена. Сербы всецело предоставили решение этого вопроса союзникам.

Чтобы как-нибудь убить время в Скутари и не предаваться все тем же мыслям, я организовал у себя ежедневный бридж от пяти до семи часов. Постоянными посетителями были Де-Гра, английский военный агент Филиппс, его итальянский коллега Серра и другие. Кроме того, мы много гуляли; оставалось время и для чтения, и мне было особенно приятно в это время читать перевод Марка Аврелия под редакцией Котляревского, который я получил от него незадолго до ухода из Ниша.

В Скутари я познакомился с женой владетельного албанского бея Пренк-паши {127}. Сам он жил в Цетинье, в обстановке в роде почетного если не ареста, то наблюдения. Черногорцы опасались его влияния на католиков-мирдитов и считали полезным держать его поближе к себе.

Дом Пренка был типичным албанским владением, окруженный обширным садом и двором и с высокой башней, откуда открывался прекрасный вид. Пренк был, как говорили, уже пожилой человек, а жена его была совсем молодая. Она говорила по-итальянски, но понимала и французский язык. Она простодушно, как ребенок, покатывалась со смеху от каждой шутки. Мне было интересно посмотреть имевшиеся в ее кладовой старинные албанские костюмы, и в нашу честь их всех вытащили и показали нам. Между ними были изумительно красивые костюмы деда и прадеда Пренка, малинового и синего бархата, сплошь расшитые золотом. По этим остаткам можно было воссоздать себе живописную роскошь недавней старины.

Между эпизодами нашего пребывания в Скутари одним из памятных осталась поездка Пашича в Цетинье в связи с общей картиной сербо-черногорских отношений. Когда мы были уже в Корфу и я отдавал отчет Министерству иностранных дел о наших странствованиях, я посвятил одно из писем этому вопросу, а потому просто привожу его здесь.

«Корфу, 31 января 1916 года № 2

Милостивый Государь, Сергей Дмитриевич,

Отношения между сербами и черногорцами во время пребывания нашего в Скутари были также одной из тяжелых сторон обстановки, в которую попали сербы. О них стоит упомянуть, ибо в исключительных условиях, при коих состоялась встреча обоих народов, вскрылось многое, что не так отчетливо было видно в обыкновенное время.

Насколько мне пришлось присмотреться к различным настроениям в Черногории, они выливались в два главных течения. В народной массе пользовалась сочувствием мысль о слиянии воедино с Сербией. Балканская война ярко обнаружила качества сербской армии и наградила Черногорию лишь тощими лаврами. За Сербией признавалось превосходство более сильной и благоустроенной государственной власти, более твердой национальной политики. Сторонники этого направления в Черногории стояли за борьбу до конца, без компромиссов с австрийцами.

Другое течение разделялось чиновничеством, имело сторонников в офицерской среде. Главным вдохновителем его был король Николай. Люди его образа мыслей боятся и не хотят поглощения Черногории Сербией. На первом плане у них стоят, конечно, интересы династические и личные, ибо черногорские чиновники и офицеры опасаются быть вытесненными сербами в случае слияния обоих государств. Известную роль играют и племенные обособленность и самолюбие. Серб и черногорец утверждает каждый свое превосходство и приписывает другому различные недостатки, от которых считает себя свободным. Отступление дезорганизованной сербской армии в Черногорию мало способствовало усилению обаяния Сербии среди местного населения. Дисциплина в войсках была сильно подорвана. Голодные солдаты, разумеется, брали все, что попадалось под руку. Пройденный ими путь был обозначен опустошением и подчас разорением и без того с трудом перебивавшегося черногорского населения. Естественно, что все эти условия не создавали благоприятной почвы для сторонников “Великой Сербии”. Они скорее усиливали второе течение, у которого был также свой лозунг – укрепление независимой Черногории и возможно больше расширение ее пределов. Этого всегда добивался король Николай. Занятие Скутари стояло на первой очереди в программе Большой Черногории.

Само по себе, обладание Скутари и Медуей представляет действительно жизненный интерес для населения старой Черногории, в чем нетрудно убедиться, когда находишься на месте, ибо Бояна и Скутарийское озеро создают самое удобное и естественное сообщение для Подгорицы и Цетинье с морем.

К сожалению, обстоятельства так сложились, что союзным правительствам из внимания к интересам Италии пришлось оспаривать право Черногории на занятие Скутари. Наиболее благосклонно отнеслась к этому минувшей весной Австрия. Самое занятие Скутари черногорцами, как известно, состоялось не без содействия австрийского консула в этом городе. Австрия, очевидно, предпочитала видеть там временно черногорцев, нежели допустить более прочное занятие его итальянцами.

При указанных условиях занятие Скутари отразилось на всей дальнейшей политике Черногории и отношениях ее с державами. Оно усилило среди держав Согласия подозрение к политике короля Николая и отбило у наших союзников всякую охоту идти на какой-либо риск для подвоза продовольствия Черногории. Отношения последней с Италией в особенности обострились.

Король Николай, не видя поддержки со стороны союзников и привыкши всю жизнь обделывать свои дела, играя на антагонизме различных держав, все более и более стал склоняться к мысли, что и в настоящей борьбе он может выгадать, осторожно балансируя между союзниками и Австрией, против коей велась скорее показная война.

Когда Сербия, утратив достояние и родную землю, перекочевала в Черногорию и Албанию, король Николай, видимо, решил сам про себя, что надо избежать подобной же участи для Черногории и, если удастся, получить при этом возможные выгоды. Он, видимо, рассчитывал, что Австрия облегчит ему задачу и согласится за одно прекращение борьбы признать за ним обладание Скутари. Быть может, взамен этого Черногории пришлось бы поступиться Ловченом и частью Санджака, которая снова разделила бы клином Сербию и Черногорию. Если это и противоречило бы интересам сербского объединения, зато в той же мере упрочилась бы независимость Черногории от Сербии и сохранилась бы черногорская династия. В то же время король Николай мог бы сказать, что он сослужил пользу сербскому народу, сохранив неразоренным хотя бы небольшой очаг сербской культуры.