Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Все эти соображения, исходящие с черногорской стороны, мне пришлось слышать во время нашего сидения в Скутари. Король, видимо, нащупывал почву для такой комбинации, при которой он рассчитывал возможно меньше навлечь на себя гнев России и, если можно, выгадать от Австрии.

В то время как король Николай подумывал о том, как прекратить борьбу с Австрией, союзники облегчали ему задачу приискать благовидные для сего основания. В Черногорию фактически прекратился подвоз продовольствия. Пароходы и баржи с провиантом для Черногории не пользовались никакой охраной союзного флота на Адриатике, австрийские подводные лодки безнаказанно топили их у самого входа в Медую.

Создавались условия, при которых продолжение борьбы становилось, действительно трудным, что неоднократно подчеркивалось королем. Между тем Италия, которая больше всех остальных держав имела непосредственные основания не желать, чтобы Австрия завладела Ловченом, и которой легче других было бы помочь черногорцам, продолжала дуться на них за занятие Скутари и ничего не сделала, чтобы отнять у короля поводы к прекращению борьбы. Та же политика будирования была усвоена Англией. Мы фактически не могли помочь делу, а французы спохватились, когда было уже поздно; генерал Мондезир посетил Цетинье и Ловчен за два дня до бомбардировки его австрийцами. Благодаря бездеятельности союзников король мог не без основания перекладывать на них заранее ответственность за возможную капитуляцию.

При таких условиях состоялось свидание в Цетинье короля Николая с Пашичем около 10 декабря.

В самые серьезные, можно сказать, трагические минуты, которые мы тогда переживали, эпизод этой встречи занимал нас всех своей бытовой стороной, был некоторым развлечением среди однообразной тяжелой картины, нас окружавшей. Все задавались вопросом, кто из двух стариков, поседевших на всяких хитростях, перехитрит другого. Я посетил Пашича тотчас по возвращении его из Цетинье и застал его довольным тем, как все прошло. Он рассказал мне свое свидание так живо, что можно было заочно представить себе, как по приезде утром он пошел к королю, как сначала велся разговор, исполненный самой большой предупредительности и горячего участия между двумя собеседниками, из которых ни один не верил ни одному слову другого. После того что этот неизбежный пролог, удлиненный восточным обычаем, был окончен, король Николай приступил к делу. Он спросил Пашича, может ли сербская армия продолжать борьбу и на что он рассчитывает.

Пашич не обинуясь ответил, что положение армии крайне тяжело, и что на серьезное сопротивление ее в случае нападения неприятеля нельзя рассчитывать ввиду полного истощения людей и отсутствия боевого снабжения. Поэтому все расчеты Сербии основаны на помощи союзников, которые не дадут погибнуть сербской армии и доставят ей возможность покинуть Албанию.

– Ну, а если союзники не помогут? – спросил король.

Вопрос был больной, потому что в то время сербское правительство не получило еще ответа на свое обращение к державам, со времени коего прошло уже три недели. Тем не менее, Пашич ответил, что он не верит возможности, чтобы Сербия была покинута союзниками.

– Ну, а если это все же случится, что тогда вы сделаете? – настаивал король.

Пашич вновь ответил, что такая возможность им не допускается, но что если бы она наступила, то было бы время подумать, что предпринять.

В это время доложили, что завтрак подан. Король повел Пашича к своей семье.

– Вот – еще такой же оптимист, как и я, – сказал он, представляя Пашича королеве.

В тот же день вечером, разговаривая о разных эпизодах путешествия, совершенного Пашичем по Албании, король спросил, как бы невзначай:

– А вы мне все-таки не ответили на мой вопрос, что же Вы сделаете, если союзники не помогут Вам?

Пашич повторил все то, что сказал утром. На следующий день: тот же вопрос, тот же ответ.

– Было ясно, – сказал мне Пашич, – чего он хотел добиться от меня. Если б я сказал, что в случае если союзники не помогут, Сербия принуждена будет сдаться, король мог бы тотчас опереться на мои слова, чтобы оправдать свое убеждение в невозможности продолжать борьбу. Если б я ответил, что не допускаю ни в каком случае капитуляции, он мог бы потом сказать, что упорство сербов переходит в явное безрассудство и что ему нельзя следовать».

Так королю и не удалось перехитрить Пашича и это благодаря тому, что последнему в силу обстоятельств, приходилось говорить только сущую правду: Сербия слишком много потеряла, она все поставила на карту союзников, ей ничего не оставалось ставить на другую карту. В этом была вся разница ее положения с Черногорией, которая еще ничего не потеряла и надеялась, быть может, выгадать на обеих картах.

После поездки Пашича события пошли быстрым темпом в Черногории. Произошел министерский кризис, подстроенный королем через Скупщину, которой он распоряжается, как хочет и которой пользуется, когда нужно сослаться на общественное мнение.

Министерский кризис должен был подготовить общественное мнение к неизбежности переговоров с Австрией. Вялое сопротивление, оказанное войсками при наступлении австрийцев, по словам самого председателя Совета министров Лазаря Миушковича, объяснялось тем, что солдаты и офицеры считали излишним кровопролитие, убежденные в том, что с Австрией уже состоялось соглашение. Кратковременная бомбардировка Ловчена, занятие высот, которые представлялись неприступными, и, наконец, посылка парламентеров в австрийский лагерь, – все шло как будто по писаному, но в последнюю минуту что-то оборвалось.

В своих подозрениях относительно короля Николая наши союзники и сами черногорцы зашли, по-видимому, слишком далеко. Они полагали, что у короля все заранее подстроено с австрийцами; некоторые утверждали, что знают текст соглашения, даже ссылались на определенные его статьи. Между тем, по-видимому, до наступления последнего кризиса настоящих переговоров между Черногорией и Австрией не было, а были, вероятно, одни разговоры, на которые слишком понадеялся старый король, оправдавший в данном случае пословицу: на всякого мудреца довольно простоты. Австрия, по-видимому, также не решилась ему поверить и поставила условия столь суровые и неприемлемые, что король не мог принять их. Что потом произошло, – очень неясно для нас. Отъезд короля во Францию, заключение мира теми, кто остался в Черногории, – все это издали производит впечатление, что та же игра со ставкой на две карты продолжается; но об этом, без сомнения, вы осведомлены лучше, чем мы в Корфу.

В настоящее время здесь находится около 30 черногорцев, в том числе три генерала, и свыше 1500 герцеговинцев, в свое время примкнувших к черногорской армии. Они, впрочем, перевезены на отдельный маленький остров, ибо единственное, на чем они пока сошлись с сербами, это – на взаимном желании быть подальше друг от друга. Так сказал мне французский поверенный в делах Г. Буассона, присланный сюда заместить г. Боппа, которому его правительство само предложило поехать отдохнуть во Францию.