Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

В конце ноября в Скутари приезжал сын короля Николая, князь Мирко, навестить своего двоюродного брата {126}, королевича Александра. Как и все сыновья старого короля, Мирко был в достаточной степени отрицательный тип. Его жена, сербка, урожденная Константинович, была красавицей. Она развелась со своим мужем вследствие его беспорядочной жизни. Мирко в ту пору прикидывался другом сербов и открыто жаловался на царившее в доме его отца австрофильство и тайное стремление к сепаратному миру.

Король Николай усиленно звал в Цетинье Пашича, чтобы договориться об общих делах, но Пашич откладывал свою поездку, надеясь тем временем получить от держав ответ на свой запрос о их намерениях насчет продолжения кампании на Балканах. В Цетинье поехал пока королевич Александр, причем посещение его носило исключительно родственный характер.

В его отсутствие в связи с плохими вестями от Эссада, Пашич обратился через нас, посланников, с конфиденциальной просьбой прислать в Медую военные суда, чтобы увезти в Валлону или Дураццо правительство, чиновников, находившихся в Скутари членов Скупщины и дипломатов. Что касается престолонаследника, то Пашич не знал, пожелает ли он также воспользоваться морским путем или же предпочтет пробить себе дорогу с эскортом.

Королевич Александр ничего не знал об этом предположении. Когда он вернулся из Цетинье, после краткой побывки, между ним и Пашичем произошло, по-видимому, не совсем приятное объяснение. Пашич объяснил нам, что, как выяснилось, правительство не может, уехать, покинув армию, иначе может произойти возмущение последней, которое винит и без того правительство во всем, что случилось. Сам Пашич в это время (начало декабря) казался совсем удрученным создавшейся обстановкой. В доверительной беседе со мной 2 декабря он поставил прямо вопрос: или перевозка морем хотя бы 40 000 армии в Южную Албанию или куда укажут союзники, или капитуляция. Нужно было много выстрадать, чтобы произнести это слово, которое обозначало полное крушение всех надежд, политическое самоубийство Сербии, ибо чего могла она ждать от милости своих врагов? Правда, что Пашич, произнося это слово, имел главным образом в виду потрясти за шиворот союзников, которые продолжали предаваться политике бездарной болтовни вместо деловой организации спасения несчастной сербской армии.

На следующий день, 3 декабря, посланники вновь получили от Пашича сообщение. В нем говорилось, что сербское правительство вынуждено осведомить союзников о критическом положении армии и обратиться к ним, быть может, в последний раз с просьбой о помощи. Армия, отступавшая в борьбе со всевозможными трудностями в надежде, что здесь получит возможность реорганизоваться, ныне дошла до предела своих сил. Без продовольствия, без одежды и военных припасов, она обескуражена, не найдя здесь того, что ожидала. Враг теснит ее от Охридского озера к Эльбассану и от Бульчицы южнее Дибры. Армия истощена и не в силах остановить австро-болгар, которые могут дойти до моря и перерезать ее пополам. Есть два способа избежать ужасной необходимости капитуляции. Первый, самый верный, скорый и наилучший, – перевезти армию морским путем при помощи союзного флота из Медуи в место, которое укажут союзники. Второй способ, это – чтобы союзная итальянская армия безотлагательно заняла линию обороны против австро-болгар, угрожающих с востока отступлению сербской армии через Дураццо и Валлону. Сухопутное отступление представляется, однако, едва ли осуществимым ввиду истощения армии, которая при этом рискует потерять половину своего состава и утратить последнюю силу сопротивления. Ввиду этого сербское правительство просит союзников обеспечить перевозку морем войск не выше 50 000. Если союзники и друзья, столько раз помогавшие Сербии, не придут ей на помощь в эту самую тяжелую для нее минуту, – катастрофа неизбежна. Сербский народ сделал все, что мог сделать народ, который хочет с честью бороться до конца.

…Тяжело и безотрадно встретили мы 6 декабря 1915 года. Этот день в Сербии и Черногории обычно обставлен был большим торжеством. Николин день сам по себе почитается в народе, а тут, к тому же именины Государя и Черногорского короля. Православная церковь в Скутари, находящаяся под покровительством России, была битком набита народом. Присутствовали, конечно, сербские и черногорские власти. Когда кончилось богослужение, священник произнес проповедь на тему о страданиях сербского народа, о том, как он мечтал, что они кончатся, когда он дойдет до Адриатического моря, которое рисовалось ему столь прекрасным… И что же, здесь у берега моря его подстерегала голодная смерть. Проповедь кончалась призывом к молитве и к надежде на избавление, но так натянуты были нервы у всех присутствовавших, что упоминание о пережитом исторгало у всех слезы.

Я уже говорил о раздражении против союзников, которое возрастало среди сербов и увеличивало их деморализацию. В начале отступления много жестоких упреков раздавалось и по адресу России, но теперь, когда было ясно, что мы не можем оказать непосредственной помощи сербам своими войсками, и по мере того, как их участь стала зависеть исключительно от того, что предпримут западные союзники, сербы все сильнее стали ощущать разницу в отношении к ним последних и России. Французы и англичане выражали участие, обещали содействие, но совершенно ясно чувствовалось, что сербы для них только известная данная в общих расчетах и что деятельное участие к ним с их стороны проявляется в мере учета сербской силы как фактора, на который можно рассчитывать. Между тем в том печальном положении, в котором находилась сербская армия, было ясно, что на нее еще долго не придется рассчитывать, тогда как на спасение ее потребуется напряжение значительных усилий.

Элемент такого грубого, хотя и недальновидного расчета, несомненно, руководил нашими союзниками, но всего сильнее он проявлялся со стороны Италии. В это исключительно тяжелое для сербов время итальянцы проявили столько сухого и мелочного бессердечия, что возмущали и французов и англичан. В силу своего географического положения они могли бы оказать сербам наиболее существенную помощь, если бы того хотели. На деле они больше всех преувеличивали трудность снабжения морем сербской армии, отказывали в приеме сербских беженцев в Италию, не хотели принять никаких мер к обеспечению сербской армии от возможности нападения со стороны болгар во время продвижения на юг. Но всего хуже они обращались с той частью сербской армии, которая вместе со старым королем Петром направилась в Среднюю Албанию. Французы побуждали сербов продвигаться возможно дальше на юг к Валлоне, где легче было организовать подвоз. Итальянский генерал заявил начальнику сербского отряда, что не остановится перед мерами вооруженного воздействия, если сербы будут переправляться южнее реки Скумбы.