Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Если людям нечего было есть, то лошадям – и подавно. Сотни лошадиных трупов валялись на всех улицах и площадях, и некому было их убирать. Мой дом выходил на узкий переулок, соединявший его с главной улицей в самом центре. Поперек переулка несколько дней лежала неубранная лошадь. Тщетно я обращался к властям сербским и черногорским. Дезорганизация была полная. Не было никаких повозок, чтобы убрать падаль. Только после долгих хлопот моих и Артамонова, лошадь выволокли. Всего хуже было, когда обдирали кожи с этих лошадей, оставляя их остовы. Потом стали бросать их в речки и озеро, и тогда мы перестали есть рыбу, которая была главным подспорьем нашего скудного питания. Питались даже мы, привилегированные люди, в Скутари ужасно. Начать с какого-то совершенно прогорклого масла, на котором готовилась пища. По счастью у нас была своя мука. Бедные солдаты покупали небольшой хлеб, испеченный, как лепешка, из маисовой муки, платя за него до 10 и более динар. Сколько раз приходилось видеть, как люди подбирали в грязи обрывок листа от лука, скорлупу от ореха и ели это. Топливо было большой редкостью и продавалось по баснословной цене.

В довершение всего с первых же дней из Каттаро [224]начали прилетать аэропланы. Летая низко над городом, они сбрасывали бомбы над центром города, где мы жили. После нескольких прилетов было организовано наблюдение, и о приближении аэропланов население извещалось колокольным звоном. Появление их вызывало настоящую панику. Сначала люди высыпали на улицы, чтобы смотреть на них, но когда бомбы причиняли много жертв и разрушений, все стали разбегаться и прятаться.

Так как наш дом был в центре города, то вокруг него было сброшено много бомб. У меня в спальне были выбиты окна, а в правительственных учреждениях не уцелело почти ни одного стекла. Заменить их новыми оказалось невозможным. Пашич сидел у себя в кабинете в пальто и шляпе. У меня в спальне пришлось просто заклеить бумажкой выбитое место. В декабре были, однако, довольно свежие дни и особенно – ночи.

Бывало, проснусь я в своей большой высокой спальне, и не хочется вставать от холода. Скажешь человеку затопить печь, а он отвечает, что дров нет, и еще неизвестно, на чем удастся приготовить завтрак. Утром обыкновенно прилетали аэропланы. Поэтому мы начинали день с прогулки, шли за город и подымались на цитадель. Там расположена была черногорская батарея. Обычно в пути мы уже слышали предупреждающий звон колокола, а когда были наверху, в крепости, то уже появлялся неприятельский «Авиатик» или «Таубе». Работу его мотора можно было слышать раньше, чем он сам показывался. Потом со стороны солнца виднелась маленькая движущаяся черная точка, открывалась безрезультатная стрельба из немногих орудий. Белые облачка, вспыхивающие в направлении полета аэроплана, обозначали более или менее удачное направление рвущейся шрапнели. Из города открывалась беспорядочная и совершенно бесцельная стрельба из ружей и револьверов, почти столь же опасная, как и бомбы, бросаемые летчиками, ибо пули падали обратно в город. Аэропланы видимо обращали очень мало внимания на все эти выстрелы. Они быстро и значительно снижались. Был ясно виден блеснувший огонек, а через несколько мгновений слышался иногда оглушительный треск разорвавшейся бомбы. Накануне католического Рождества бомба разорвалась на самом подъезде конака и убила несколько человек, в том числе французских авиаторов, пришедших с тем, чтобы водворить на крыше конака пулеметы для защиты.

Действия неприятельских аэропланов вызвали сильный ропот албанцев против Австрии, которая насчитывала много приверженцев среди католиков в Скутари. Они стали говорить, что «Австрия любит Албанию, но не албанцев». Местный католический архиепископ, несомненно сносившийся с неприятелем, довел, должно быть, об этом до сведения австрийских военных властей и заступился за свою паству; под конец нашего пребывания аэропланы стали реже появляться.

Мы возвращались обычно домой к завтраку. После этого бывал обычно второй прилет аэропланов. Часа в два у меня собирались коллеги. Мы обменивались невеселыми сведениями, доходившими до нас, устанавливали сообща телеграммы нашим правительствам. Между нами не было разногласия в общей оценке положения. После этого я отправлялся на свидание с Пашичем или Иовановичем. Меня встречали вопросом: не знаю ли я чего нового о решении держав. Что я мог им ответить?

Между тем в Скутари прибывали начальники отдельных армий. Начальника штаба всей сербской армии воеводу Путника весь путь несли на носилках. Решено было дать ему долговременный отпуск, так как за старостью и болезнями он уже давно не годился, тем более для новой задачи реорганизации армии, требовавшей свежих сил и энергии. Все прибывшие были настроены крайне пессимистично. Всякая дальнейшая борьба представлялась им совершенно безнадежной. Почти все свои орудия сербы принуждены были оставить. Не имея возможности перетащить их через горы, они сбрасывали их в пропасть, либо портили, как могли. У многих солдат не было ружей. Иногда сербы выменивали у албанцев хлеб на ружья, что создавало новые опасности. Пашич получал известия от Эссада-паши из Дураццо о том, что австрийские и болгарские эмиссары деятельно подготовляют смуту среди албанцев и что сообщение между Скутари и Дураццо может оказаться отрезанным.

В начале декабря стала намечаться возможность восстания мирдитов. В этом случае Скутари оказалось бы отрезанным от Алессио и С[ан] Джиованни ди Медуа. С австрийской стороны заметны стали приготовления в Будуе. При таких условиях становилось крайне трудным помышлять о реорганизации сербской армии на месте.

Французский штаб убеждал сербов двигаться от Скутари на юг к Дураццо, ввиду того что это облегчило бы задачу снабжения армии. Медуя была слишком близка от Каттаро и потому легко подвергалась обстрелу австрийскими военными судами. Кроме того, порт был совершенно неприспособлен. Только сравнительно небольшие парусники могли приблизиться к берегу, а средние пароходы болтались в море. При таких условиях правильное снабжение представлялось неосуществимым.

На это сербы возражали, что их обессиленная армия не в состоянии предпринять нового похода. Дороги из Скутари – Алессио в Дураццо никогда не были хороши, теперь же они еще более испортились от дождей. Существовало два варианта: один путь шел низом вдоль моря, но там местами были такие болота, что лошади увязали по шею и гибли, так как не было никакой возможности их оттуда вытащить; другая дорога шла у подножия горы. Она была так узка, что двигаться можно было только гуськом. В любом месте албанцы с незначительными силами могли там устраивать засады и мешать продвижению солдат. К тому же не существовало никаких переправ через разлившиеся реки, которые предстояло перейти. Ввиду этого сербское правительство настаивало на присылке военных судов в Медую для перевозки армии в Дураццо или поблизости к Салоникам в безопасное место, где она могла бы оправиться и реорганизоваться.