Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Первое время после эвакуации Крыма и Одессы общее настроение было довольно угнетенное. Большевики наступали на Торговую, им удалось одержать успехи благодаря тому, что у Торговой были молодые части из наших новобранцев, мало обученных. Эти неудачи в связи с впечатлением, что союзники бросили нас, и создали тяжелое настроение, которое могло гибельно отозваться на Добровольческой армии. Минута была переломной во многих отношениях. Наши части были слишком разбросаны в разных направлениях. По счастью, Деникин быстро овладел положением, сосредоточил сильный удар на Торговой и погнал большевиков. С этой минуты начались непрерывные успехи Добровольческой армии. Большевики были деморализованы и сдавались целыми частями. Были взяты Харьков, Екатеринослав, Царицын, очищен весь каменноугольный район. Все воспряли духом и вновь уверовали в Добровольческую армию, способную творить чудеса.

Успехам Добровольческой армии сильно содействовала помощь англичан, которые завалили Новороссийск боевыми грузами, – артиллерией, снарядами, ружьями, танками, обмундированием. Особенно сильное действие на большевиков производили танки.

Англичане резко изменили свою политику. В то время как французы ушли, оставив по себе надолго самую скверную память, англичане, наоборот, с весны удвоили энергию в деле оказания всякой помощи. В Закавказье они также оставили политику колебаний, отрешились от всякой двусмысленности по отношению к самостийным образованиям и стали открыто и последовательно поддерживать Добровольческую армию и лозунг единой, неделимой России.

В то время как Добровольческую армию постигли неудачи, адмирал Колчак победоносно шел вперед, приближаясь к Волге. Он уже был на расстоянии каких-нибудь 70 верст от Самары и в таком же, приблизительно, от Казани. В это время на западе началась кампания в пользу признания его единой всероссийской властью. Наши представители в Париже сильно ратовали за то, чтобы Добровольческая армия признала главенство Колчака. Они считали, что это сильно укрепит международное положение России и побудит союзников, признав Колчака, бесповоротно связаться в деле вооруженной помощи ему и Деникину. О Добровольческой армии среди союзников создалось почему-то впечатление, что она реакционна, тогда как правительство Колчака включало в себя социалистов и было более демократически настроено. В это время на Западе и в Америке царило демократическое возбуждение, и в левых кругах сильно опасались, что восстановление единой России принесет с собою реакцию.

Из Парижа были посланы генерал Щербачев, Вырубов и Аджемов в Екатеринодар, чтобы убедить Деникина в необходимости признания адмирала Колчака {234}.

Выехав из Парижа под свежим впечатлением известий о неудачах Добровольческой армии и успехах Колчака, посланцы прибыли в Екатеринодар, когда картина совершенно изменилась: на всех фронтах Добровольческой армии шли беспрерывные успехи, армия Колчака должна была отойти, и с востока шли к ней неблагоприятные вести. В Екатеринодаре настроение было единодушно против срочности признания Колчака главой всероссийского правительства. И Особое совещание, и общественные круги, за ним стоявшие, полагали, что объединение власти должно последовать, как только состоится смычка между армиями, и что в этом деле недопустимо давление союзников. Помощи от последних живой силой все равно нельзя было ждать. Припасов, доставленных уже англичанами, могло хватить на четыре месяца интенсивной войны. После предательства французов и одержанных нами успехов в Добровольческой армии возникло бодрое настроение веры в собственные силы и нежелания допускать вмешательства союзников в наши внутренние дела. Подчинение Колчаку представлялось возможным и желательным, но пока несвоевременным. Настроение это, как всем казалось, разделялось и Деникиным. Тем более неожиданным для всех явилось его заявление на обеде в честь уезжавшего английского генерала Бриггса, что им издан приказ, в коем он подчиняется Колчаку, признавая необходимость объединения верховной власти военной и гражданской {235}. Впечатление от этого заявления было столь неожиданное, что на минуту все ошалели, но потом общее движение был… неописуемый энтузиазм. Все бросились к Деникину, обнимали его, кто-то целовал ему руку. Импонировали благородство и красота его жеста. Деникин признал Колчака в минуту, когда развертывались блестящие успехи Добровольческой армии, а Колчака постигли неудачи. Он это сделал также в ту минуту, когда вокруг него, на Дону и на Кубани, интриги самостийников, врагов единой России, достигли наибольшего развития и замышлялся южнорусский союз Дона, Кубани и Терека. Свое решение Деникин объяснил, между прочим, необходимостью подать пример патриотизма и жертвы личными интересами в присутствии того предательства, которое разыгрывается в тылу.

Я никогда не видал, чтобы под влиянием решения вождя так быстро и радикально изменилась оценка общего положения. Кадеты, ратовавшие накануне в пользу отсрочки признания Колчака, теперь стали убежденными сторонниками решения, принятого Деникиным. Для меня так и осталось невыясненным, путем каких заключений он к нему пришел; скорее всего, Деникин принял свое решение нутром, а не путем чуждых ему рассуждений, в которых он не любит запутываться.

Как никак, решение было принято. Тотчас представилась необходимость представителям Особого совещания выехать в Париж, откуда легче было вступить по телеграфу в сношения с адмиралом Колчаком, чтобы определить дальнейшие взаимоотношения и программу действий. В Париж выехали генерал Драгомиров, Нератов, Астров и Соколов (начальник Отдела пропаганды).

С этого времени прошли два события в нашей жизни: уехал мой сын Костя, выдержав экзамен зрелости, на фронт, – он поступил в Конно-гренадерский полк вместе с Николаем Лермонтовым.

Второе событие, касающееся меня лично, – мне предложили организовать ведомство исповеданий и войти в состав Особого совещания {236}. Этому предшествовало мое участие в Церковном соборе в городе Ставрополе в конце мая. С этого начинается, может быть, новая полоса моей жизни, и поэтому постараюсь с нынешнего времени начать запись вроде дневника, предпослав ему несколько слов о Соборе в Ставрополе.

Добровольческая армия, непосредственная преемница некогда грозной Русской вооруженной силы, выдержавшей долгую и упорную борьбу с сильным врагом, отвергла всякую мысль о соглашении с прежним противником, оставаясь верной до конца всем договорам с союзными державами.