Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Франшэ д’Эсперэ прислал Деникину телеграмму из Одессы. Как ни раздражен был на него последний, он понимал всю необходимость свидания и ответил в этом смысле в Константинополь, чтобы смягчить остроту вопросов, подготовить почву для возможного соглашения, предполагалось, что я проеду вперед в Константинополь, переговорю с Франшэ и потом вместе с ним проеду в Севастополь, где, как предполагали, состоится свидание между обоими генералами, и затем уже поеду в Париж.

В это время положение на Крымском фронте стало внушать опасенья. Для Добровольческой армии Крым не представлял особенного интереса с военной точки зрения. Он был скорее обузой, потому что его приходилось продовольствовать.

Одно время Деникин думал о переселении Ставки в Севастополь. Были уже посланы квартирьеры, чтобы наметить помещения, но со стороны французов последовал резкий протест, – они считали, что Крым должен отойти в их сферу действий. С тех пор для Добровольческой армии Крым стал еще более безразличен. Между тем в нем было очень мало добровольческих частей, и те, которые были, не отличались высоким качеством. Они образовались на месте из офицеров, проживавших в Крыму. Многие из них не шли в Добровольческую армию, пока она состояла из горсти героев, а теперь, когда она выросла в серьезную силу, сочли благоразумным оформить свое положение и записаться в ее ряды. Были, конечно, и хорошие офицеры, но большинство примкнуло к Добровольческой армии, чтобы пристроиться на Крымском фронте, где ни что не предвещало серьезных действий. Много гвардейских офицеров стремились пристроиться к охране великого князя [Николая Николаевича]. Жены и сестры офицеров, спокойно проживавших в Крыму, распространяли всякие небылицы про Добровольческую армию, чтобы укрепить в своих мужьях и братьях удобную отговорку от поступления в «такую» армию, где будто бы только пьянствуют и грабят и где сражаются за Учредительное собрание. Такие элементы не могли усилить те отряды, которые формировались в Крыму.

Штабы были всегда одним из самых слабых мест в организации Добровольческой армии. В Симферополе и Севастополе организовались штабы, в которых сидело масса народа, уклонявшихся от фронтовой службы.

Все эти условия, как и антагонизм между армией и гвардией, привели к тому, что в серьезную минуту не создалось в Крыму настоящей военной силы.

Оборона Крыма облегчалась природными условиями. Если бы вовремя подумали об укреплении узких перешейков, соединяющих полуостров с материком, то для защиты его понадобились бы незначительные силы. Неизвестно чем занимались штабы, но в последнюю минуту за это дело взялся посторонний, энергичный инженер Чаев [271], но было уже поздно. И в эту минуту штабы выразили претензию, это мол, поздно […] мол, должны были сделать, но не сделали.

Когда положение в Крыму стало угрожающим, французы дали знать: подержитесь еще только всего две недели, и мы поможем. Вследствие этого почти до конца существовала надежда, что Крым удастся отстоять. Французский представитель при Добровольческой армии, полковник Корбейль, не допускал мысли, чтобы французское командование не приняло нужных для того мер, ввиду значения Крыма с военно-морской точки зрения, и необходимости удержать его для обеспечения связи союзников с югом России. Двух дней не хватало до окончания двухнедельного срока, назначенного французами, когда добровольческие части дрогнули и отошли от перешейков. Конечно, не в этих двух днях было дело. Добровольцев было мало и они были деморализованы. Солдаты перебегали к большевикам. Французов было достаточное количество в Севастополе. Туда только что прибыли тюркосы {231}, ожидались новые подкрепления, но в Севастополе, как и в Одессе, французы не расположены были воевать.

По этому поводу я побывал у Деникина. Я сказал ему, что ознакомился со всей перепиской с союзниками и что ничего подобного по форме мне раньше не приходилось читать. Деникин улыбнулся и сказал: «А вам хотелось бы что-нибудь в Сазоновском стиле?» – я ответил, что действительно я предпочел бы этот стиль. – «Да ведь это же не переписка между дипломатами, – как бы удивляясь моей наивности, пояснил Деникин, – а между солдатами». – «Простите, – возразил я, – если б я позволил себе что-нибудь сказать по поводу Вашего обращения к кому-либо из Ваших генералов, так это было бы, конечно, неуместно. Но в данном случае идет речь об обращении русского главнокомандующего к французскому, все значение формы определяется международным характером этих отношений. Я хотел бы знать: нужны ли Вам французы или нет? Если нужны, то, хотя я вполне понимаю искреннее негодование, возбуждаемое их поведением, я полагаю, что с своей стороны мы не должны давать повода к разрыву». – «Да, если б я только давал волю своему чувству, – заметил Деникин, – так я давно приказал бы генералу Тимановскому выбросить их в море… Впрочем, их скоро выбросят из Одессы большевики». – «Неужели Вы можете этого желать». – «Нет, мне жаль имущества, находящегося в Одессе». – «Если Вы полагаете, что с французами лучше прийти к какому-нибудь соглашению, – сказал я, – то не следует ли проявить к ним, возможно, большую предупредительность в формах, чтобы с тем большей энергией отстаивать то, что нам нужно по существу?»

Я высказал убеждение, что в Одессе, так же, как и в Париже, дает себя чувствовать настойчивая работа масонов и евреев, которые всячески хотят помешать вмешательству союзников в наши дела и помощи для воссоздания единой сильной России. То, что прежде казалось мне грубым вымыслом, либо фантазией черносотенников, приписывавших всю нашу смуту работы «жидо-масонов», – с некоторых пор, начало представляться мне имеющим, несомненно, действительную почву. Вся история нашей революции и большевизма давала достаточно для того оснований, но я имел некоторое представление и о роли масонства во французской армии и об этом счел долгом сообщить Деникину. Мне казалось, что роль начальника французского штаба в Одессе, еврея Фрейденберга, которого обвиняли в том, что он подкуплен петлюровцами, среди коих в свою очередь немало было германских агентов, – эта роль весьма близко походила к целям масонства. Во Франции и без того сильное течение против вооруженной помощи России. Не следовало облегчать задачи сторонников такого течения.

Деникин не возражал против этого, но он точно и резко определял условия, на которые готов был пойти. «Если Франшэ д’Эсперэ на это согласится, – хорошо, если нет, то я налево кругом марш». – Меня, конечно волновала перспектива свидания таких двух «носорогов», как прозвал Деникина мой брат после одного посещения. Но всем волнениям не суждено было осуществиться в действительности.