Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Побег был назначен во время Рамазана, как раз в расчете на исключительное ночное оживление. Мы были предупреждены о том, в какую ночь он состоится, и не без волнения вперяли взор в Стамбул, горевший огнями, Золотой Рог и Скутари – этапы через которые надо было пройти беглянкам. Только через три дня пришел священник на квартиру Мансуровых, конечно не в посольстве, и рассказал следующее.

В назначенную ночь обе сестры отпросились в Стамбул, в мечети. Их просьба была охотно удовлетворена. Им удалось отделаться от сопровождения, но они взяли в собою брата. Шел сильный мокрый снег, благоприятный для тех, кто хотели остаться незамеченными. Притом они разделились для предосторожности, и встретились, как было условлено на кладбище, на том самом месте, где произошла первая встреча. Там их поджидали священник и его друг пират. Им были приготовлены мужские костюмы, в которые они переделись, срезав волосы. Потом по маленькой крутой тропинке их свели к берегу моря, где их ожидала большая фелюга. Их спрятали в трюме. Было ясно, что побег двух женщин из гарема поставит на ноги всю полицию. Поэтому пират еще трое суток укрывался со своей фелюгой в маленькой бухте, где она стояла. Ему помогла его политическая благонадежность контрабандиста, за которого он себя выдавал, и друзья из полиции посоветовали прождать три дня, в течение коих тщательно обыскивались все отплывавшие суда. На четвертые сутки ночью, минуя освещенные места, фелюга пустилась в путь…

Много времени прошло потом безо всяких вестей о беглянках. Мы не знали, что и думать о постигшей их судьбе, и не раз думали, что они вероятно накрыты были в дороге. Прошла зима, мы начали забывать о всей этой истории.

Наступил апрель месяц. В этом году, как сейчас помню, была исключительно ранняя, чудная весна. Зацвел миндаль, начали распускаться глицинии, и чудные запахи понеслись из садов. Мы решили воспользоваться райским солнечным днем, чтобы совершить с Мансуровым прогулку в Скутари, и кстати навестить священника, который долго к нему не показывался. Мне было интересно также поближе увидеть поэтическое кладбище, которое получило в моих глазах романтический ореол. Скромная церковь, рядом с ней два небольших двухэтажных деревянных дома. В одном из них школа, в другом помещались священник и учитель. Мы застали милого старика дома. Он только что оправился от простуды, которая мешала ему выходить. Небольшого роста, с огромной седеющей бородой и большими глазами, в которых написана была доброта и необыкновенная приветливость. Он очень обрадовался Мансурову и тотчас бросился готовить кофе и шербет, без чего не могло в то время обойтись ни одно посещение на Востоке, как у турок, так и у христиан. Общей чертой у них было гостеприимство; нарушение или хотя бы отступление от его обряда было невозможно. Когда все это было принесено и поставлено, и хозяин обменялся обычными приветствиями и расспросами о здоровье, он сказал нам, что получил наконец известия о беглянках, и прочел их письмо…

Оно начиналось взволнованным изъявлением радости за спасение и благодарности священнику. Дальше шла повесть о длинном путешествии, которое им пришлось проделать. Первая часть пути была самая опасная, ибо можно было опасаться, что приказ о поисках беглянок разослан повсюду, но у пирата были всюду свои верные люди и безопасные стоянки, и на фелюге был груз табака, чтобы помочь ему сойти за простого контрабандиста.

В Мраморном море фелюга остановилась на небольшом скалистом островке Кос, который был пристанищем всех пиратов и контрабандистов. Туда не отваживались турецкие военные суда, ибо им пришлось бы выдержать неприятную встречу. На островке имелась небольшая греческая церковь, украшенная паникадилами и лампадами, награбленными из священного каравана, который ежегодно отправлялся турецкими мусульманами из Константинополя в Мекку.

Беглецы прожили там две недели, пользуясь широким гостеприимством пирата и его соратников. Потом небольшими этапами, продолжая соблюдать все предосторожности, они наконец добрались до Архипелага. Что делать дальше… Они не задавались этим вопросом, покидая Константинополь, ибо прежде всего надо было во что бы то ни стало выбраться из него. Возвращаться на родину… Но того местечка, где они жили, уже больше не существовало, все близкие или убиты, или пропали. Надо было начинать что-то новое. От прошлого остались только тяжелые воспоминания и укоры совести для той, которая, хотя на короткое время, изменила родной вере. И вот обе сестры, которых пират окружал самой трогательной заботливостью и участием, решили, что они оснуют маленькую женскую обитель… Их заботила участь брата, но пират предложил им усыновить его, и они писали, что не могли и мечтать отдать его в лучшие руки, таким благородным, мужественным и прекрасным человеком он проявил себя. И свое письмо беглянки заканчивают просьбой сказать, как имя того, на чьей могиле они встретились со священником в первый раз и потом, вплоть до своего побега. Они хотели бы, если им удастся соорудить обитель и храм, посвятить его святому, чье имя носил покойник, на могиле которого они нашли свое спасение, и добавляли, что будут вечно поминать и его самого.

Прошли года, Восток столько раз весь сотрясался войной с тех пор. Мощь Полумесяца померкла, но где-то там, на одном из островов Архипелага или в Фессалии основалась обитель Св. Алексея, и две старые монахини быть может до сих пор творят молитву о рабе Божием отроке Алексее. Редко лучший живой памятник воздвигался на могиле…

О священнике я имел известие уже после недавней войны. Он все еще жил в Скутари и продолжал быть утешением и поддержкой своей паствы, которая смотрит на него, как на святого. Что сделалось с пиратом и его воспитанником… Кто может ответить на этот вопрос… Если обитель и кладбище могли укрыться и уцелеть среди бурного потока событий, то этот поток верно перемолол и унес в своем течении борцов вместе с тем старым живописным Востоком, о котором говорят только кипарисы, покрывающие своей сенью старые и новые могилы…

Предлагаемые отрывки на моих воспоминаний относятся ко времени, непосредственно предшествовавшему минувшей войне. В это время я занимал место начальника Отдела Ближнего Востока Министерства иностранных дел. Это давало мне возможность близко стоять к ходу международных событий. Воспоминания этого периода были записаны мною по свежим следам, когда последующие события не могли еще вытеснить их из памяти. Я закончил их в январе 1917 года, т[о] е[сть] перед самой революцией. Это отразилось на оценке многих фактов, но я предпочитаю ничего не менять в своем рассказе.