Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

При таких условиях неудивительно, что до самого конца ни мы, ни французы не были вполне уверены, выступит ли Англия как союзница на нашей стороне. Все зависело от нарастания настроения в Англии.

Наш посол в Лондоне, граф Бенкендорф, в эти критические дни превзошел себя в удивительно тонком и наблюдательном анализе того, что совершалось в Англии. Мы получали от него раза три в день телеграммы, в коих он час за часом держал нас в курсе всех изменений общественных настроений. Это не всегда было нарастанием одних благоприятных симптомов. Посол умело расценивал полезные и вредные выступления, хотя бы исходившие из лучших побуждений. В один из первых дней «Times» поместил передовую статью, в коей ярко высказаны были славянские симпатии. Граф Бенкендорф не преминул отметить, что это скорее вредно, ибо англичане в общем гораздо более веса придают соображением европейского значения, чем тому, что им кажется небезопасным увлечением.

Вопрос о выступлении Англии должен был решиться в заседании парламента. Телеграф сообщал нам по отдельным кусочкам речь Грея, по мере того, как она говорилась. С лихорадочным нетерпением ждали мы каждой следующей телеграммы, стараясь угадать результат. Характерно, что в этой своей речи Грей ни разу не упомянул имени России, хотя речь шла о выступлении в одном с нами лагере. Это указывает, до какой степени в умах англичан не созрела еще идея союза с Россией, и от какой, следовательно, случайности зависело принятие решения столь мировой важности. Будь на месте Сазонова человек менее осторожный, прояви наша политика меньше сдержанности по отношению германской провокации, и английское общественное мнение могло бы быть неблагоприятно впечатлено по отношению к нам. По счастью, этого не случилось. Англия приняла решение, и с этого момента в сознании союзников поселилось никогда уже не покинувшее их после убеждение, что их ресурсы значительнее германских, и что в конце концов они победят.

Война выдвинула целый ряд вопросов, требовавших неотложного разрешения. На первую очередь становился польский вопрос. Мобилизация в Царстве Польском, как и повсюду, прошла не только с изумительным порядком, но и с воодушевлением. На историческом думском заведении представитель поляков торжественно заявил о полном единении своего народа с Россией в борьбе с вековым врагом. Польский вопрос был столько же международного, как и внутреннего характера.

Уже во время Балканского кризиса мне пришлось составлять записку, которая была передана потом министром Государю, о необходимости изменить нашу политику в Польше. Я обосновал это предположением о том, что общеевропейская война представляется вероятной в недалеком времени, и что нам крайне желательно возбудить к себе сочувствие не только своих, но и зарубежных поляков, особенно в Австрии, где только благодаря союзу с поляками немецкое меньшинство имело преобладание в Рейхстаге. В том же духе была подана записка членами Думы председателю Совета министров Коковцеву и через него – Государю. Государь очень благожелательно отнесся к содержанию обеих записок, но, к сожалению, министром внутренних дел был в то время Маклаков, человек с кругозором провинциального губернатора, которому не трудно было положить под сукно все дело. Так до самой войны ничего не было сделано для удовлетворения поляков.

После заседания Думы 26 июля ст. стиля (8 августа), Польский вопрос снова был поставлен в Совете министров, вероятно по инициативе Сазонова. В последних числах июля, вернувшись из Совета министров перед самым обедом, он вызвал меня к себе и оказал, что в Совете обсуждался вопрос о желательности обратиться к полякам с воззванием, в котором им открывались бы некоторые перспективы. Из его слов я понял, что в происшедшем обмене мнений польский вопрос получал довольно широкую постановку, и записал себе в качестве главных мотивов для воззвания: объединение польских земель, свобода веры, языка, школы и самоуправления. Министр прибавил, что воззванию нужно придать возможно более торжественный тон, и что его надо поскорее составить. Я тотчас же перед обедом написал воззвание и с ним пошел в гостиницу «Франция», где в этот день должен был обедать с Н. Н. Львовым и П. Б. Струве. Я счел возможным поделиться с ними секретом, желая узнать их мнение. Проект воззвания им понравился. Для всех вас было чем-то неожиданным и поражающим своей новизной возможность такой постановки вопросов, которые так наболели и которым раньше не виделось никакого решения. Недавнее прошлое, как будто, с первым выстрелам из пушек, было уже окончательно обречено. Казалось, что должен народиться новый мир, и в нем – новая Россия.

В те дни мы все были полны сознания торжественной исторической минуты и верили, что действительно заря новой лучшей жизни встает для всех. Эти слова были вставлены мной в воззвание, и когда я прочел их Сазонову в тот же вечер, он сказал мне: «Действительно, это так». А для меня, когда я писал это воззвание, это было самым большим нравственным удовлетворением моей жизни. Мне выпало редкое счастье в официальном документе воплотить заветную мечту давних лет, и не только мою личную, но и ту, которая отвечала чаяниям многих лучших русских людей, Чичерина, Соловьева, моего покойного брата.

При этом, я вовсе не сознавал себя полонофилом, но считал, что примирение с поляками есть не только дело совести, но и первостепенного политического интереса для России. Чтобы привлечь сердца польского народа, надо было ему дать лозунги, которые ударили бы по самым чувствительным его струнам. А что могло больше отозваться в нем, чем чаяния народного объединения, свобода, и все это – освещенное видением креста, который всегда являлся излюбленным прообразом польских мессианистов.

Воззвание получило полное одобрение Государя. Великий князь, главнокомандующий, уехал уже в это время в Ставку и подписал его по телеграфу.

Впечатление этого воззвания, когда оно появилось, было очень сильным. Первым с ним ознакомился поляк граф Велепольский, которого Сазонов пригласил с просьбой перевести текст на польский язык. Когда он прочел воззвание, у него неудержимо потекли слезы и он долго не мог ничего сказать. Как это ни странно, но для Совета министров воззвание явилось полной неожиданностью и вызвало среди его членов настоящую бурю. Сазонову ставят в упрек, что он не представил текст на обсуждение своих товарищей; говорили, что воззвание способно только вызвать несбыточные надежды среди поляков. Маклаков восставал по чисто ведомственным узким соображениям и тут же решил, что это воззвание не должно получить никакого осуществления. К сожалению, эта последняя точка зрения немедленно усвоена была администрацией. Во главе гражданского управления в Варшаве стоял помощник генерал-губернатора фон Эссен. Он прямо заявил пришедшей к нему польской делегации, что с воззванием великого князя не приходится считаться. За границей воззвание великого князя произвело большое и самое благоприятное для нас впечатление. Оно помогло рассеять остатки предубеждений. Оно подчеркнуло идейные стимулы войны, которые заключались в утверждении прав народностей и ограждении маленьких государств против угнетения сильных.