Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

– Баба, какая же она учительница?

А затем им не нравилось отвлечение мальчиков от домашней работы, и, если принять во внимание частые интриги со стороны «панов», легко себе представить положение этих идейных работников, зависевших от крестьянского общества. Забитый, темный народ, только что освободившийся от крепостного ига, тоже хотел властвовать, а над кем можно властвовать, как не над беззащитными учительницами, большей частью находящимися в подозрении у высшего начальства? Пресмыкаясь перед власть имущими, крестьяне требовали того же от людей, которые были хотя бы в небольшой зависимости от них. Часто приходилось слышать жалобы учителей и учительниц на то, что крестьяне не дают им дров и приходится мерзнуть, что крестьянки продают им молочные продукты не только не дешевле обычной цены, но даже дороже. Конечно, наблюдались и отрадные исключения в отношении крестьян к школе, но общая картина не меняется.

С удовольствием вспоминаю о часах, проведенных среди этих чистых людей. Как приятно было, после утомительных допросов по делам, не дававших ничего ни уму, ни сердцу, а оставлявших горький осадок от сознания трудности своей работы, как приятно было пойти в гости к этим скромным, идейным труженикам. Они любили мои посещения, в особенности, когда я возвращался из Москвы или из Петербурга и передавал им свои впечатления от посещения редакций журналов и газет. Бывало, неловко чувствуешь себя, когда на тебя уставятся большие вдумчивые глаза и ловят каждое твое слово. Милые идеалисты и идеалистки, земские учителя и учительницы 1870–1880-х годов!

Земская медицина, старые земские врачи! Какое обаяние в этих словах, сколько света внесли эти люди в темную массу крестьянства, в ее жизнь. Приезжая в село, где живет земский врач, я непременно навещал его. Он (конечно, бывали исключения) держал себя свободно, независимо. В кабинете у него на стенах висели портреты Пирогова, Вирхова, Дарвина и других 346, а на столе лежал неизменно медицинский журнал «Врач», редактором которого был известный профессор Манасеин 347Собственно, журнал «Врач» помещал статьи по медицине, но имел громадное значение и в вопросах врачебной этики. Он порицал всякие антиобщественные поступки работников здравоохранения. Такое этическое воспитание было необходимо для молодого института земских врачей.

С земскими врачами я часто встречался, пользовался случаем приглашать их на вскрытия и на различного рода освидетельствования. Через них я знакомился с местной сельской жизнью, с характером среды потерпевших и обвиняемых, так что, допрашивая (в особенности обвиняемых), я часто знал условия, под влиянием которых совершены были преступления.

Мои воспоминания были бы крайне неполны, если бы я не упомянул в них о начальстве средних учебных заведений, о директорах, инспекторах гимназий и реальных училищ. С этим миром мне часто приходилось сталкиваться, не только как человеку, принимавшему деятельное участие во многих благотворительных учреждениях Самары, но и, в особенности, как еврею, единственному представителю своего народа в правительственных сферах Самарской губернии. Для еврейских детей, как известно, были установлены особые, драконовские правила приема в гимназии и другие учебные заведения 348Положение тех, кто желал учиться, было очень печальным. В таком большом городе, как Самара, имелись всего одна гимназия и одно реальное училище, частных средних учебных заведений не было вовсе. После циркуляра министра народного просвещения Делянова «о кухаркиных детях» 349положение еврейских детей еще более ухудшилось. Каждый попечитель учебного округа, а за ними и директора, стали разно толковать распоряжение о «кухаркиных детях». Что значит «кухаркин сын» или «кухаркина дочь»? Попечители и директора, обратившиеся за разъяснениями к высшей власти в Петербург, получили ответы о необходимости широко и «разумно» толковать этот циркуляр. Под понятие «кухаркины дети» подошли все живущие своим трудом и не принадлежащие к привилегированному сословию. Все еврейские дети, за небольшими исключениями, были включены в категорию «кухаркиных детей». Двери учебных заведений перед ними закрывались, а для детей привилегированных евреев была другая мера, препятствовавшая их образованию: знаменитая процентная норма, введенная для них в конце 1880-х годов.

Май, время приема в учебные заведения, по справедливости мог называться месяцем избиения еврейских младенцев. Что чувствовали дети, видя такую несправедливость?

По поводу приема евреев в гимназию мне и приходилось посещать учебное начальство. Надо было обладать большим хладнокровием и большим тактом, чтобы директор не считал, что вы «учите его законам». В особенности щекотлив был вопрос о процентном отношении. По закону в самарской гимназии евреев принимали в пятипроцентном отношении, то есть на каждые сто христиан пять евреев. Если же было сто десять христиан, евреев могло быть принято пять с половиной. Вот относительно этой половины( выделено автором ) у меня велись беседы с директорами. Я доказывал им, что в данном случае надо действовать по правилу «всякое сомнение толкуется в пользу подсудимого», и, что если даже считать всех еврейских детей подсудимыми, обвиняемыми в тяжком преступлении, следовало бы на сто десять христиан принять шесть евреев, так как при всем желании нельзя разрезать еврейского мальчика на две части.

Я имел беседу с автором циркуляра «о кухаркиных детях», министром народного просвещения Иваном Давыдовичем Деляновым. Интересна психология человека. Мне казалось: как грозен должен быть этот министр Российской империи. В действительности Иван Давыдович произвел впечатление даже добродушного человека. Жил он в Петербурге, на Невском проспекте, во дворе Армянской церкви. Он до такой степени был доступен, что многие люди шутки ради заходили к нему на квартиру погреться.

Обратился я к Делянову по следующему поводу. Брат моей жены, окончив самарское реальное училище, не мог, как еврей, из-за процентной нормы, в течение трех лет попасть в высшее учебное заведение. Я решил поехать к Делянову лично. Когда пришел, дверь мне открыл старый лакей, в довольно затрапезном фраке, и, указав на кабинет хозяина, предложил зайти без доклада. Я не последовал его совету, так как дверь в кабинет была открыта, и я увидел, что там сидит какой-то господин, беседующий с Деляновым. Вскоре гость вышел, и я, без доклада, вошел в кабинет Делянова. Начал он со мной беседу по поводу моего ходатайства о приеме родственника в высшее специальное учебное заведение. Узнав, что я – еврей, Делянов сказал, что время для евреев тяжелое, всё ограничивают их да ограничивают, причем, обратившись ко мне, немного удивленно спросил: