Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

Казна в особенности несла убытки, которые опять-таки отражались на бумажных деньгах. Она брала у плательщика ассигнацию по номинальной цене, так что, получая ежемесячно около пятидесяти миллионов, в сущности, имела их едва пять. Для пополнения этого дефицита и покрытия чрезвычайных расходов на войну казне приходилось выпускать до восьмисот миллионов ассигнаций каждый месяц. Первое, что надо было сделать впредь до действия принятых мер, это восстановить соотношение между номинальной и действительной стоимостью. Жоанно предложил опять взять мерилом ценностей металлы. Он предлагал день за днем следить за курсом ассигнаций по отношению к золоту и серебру и принимать их уже только по этому курсу. Тот, кому надо было получить тысячу франков металлическими деньгами, получал бы десять тысяч ассигнациями. Налоги, аренда, всякие доходы должны были вноситься металлическими деньгами или ассигнациями по курсу.

Но Конвент не захотел устанавливать металлические деньги мерилом всех ценностей, во-первых, по старой злобе против металлов, а затем потому, что Англия, имея много золота и серебра, могла будто бы по своей воле менять их цену и таким образом диктовать курс ассигнаций. Эти соображения были весьма ничтожны, однако побудили Конвент отвергнуть металл как мерило. Тогда Жанбон Сент-Андре предложил принять в таком качестве зерно, представляющее у всех народов главнейшую ценность. Но против этого выдвинули возражение. Бедствия войны и убытки, понесенные земледелием, значительно повысили цену хлеба в сравнении с ценами всех прочих продуктов и товаров, и он теперь стоил вчетверо дороже. По настоящему курсу ассигнаций ему следовало бы стоить только в десять раз больше, нежели в 1790 году, то есть 100 франков за квинтал, а он стоил 400 франков. Человеку, долг которого равнялся тысяче франков в 1790 году, теперь пришлось бы заплатить по денежному курсу 10 тысяч ассигнациями, а по курсу хлеба – 40 тысяч.

Депутат Рафран предложил с 30-го числа текущего месяца поднимать стоимость ассигнаций на один процент каждый день. Все немедленно восстали против этого предложения, говоря, что это банкротство, точно не было банкротством свести ассигнации на курс звонкой монеты или хлеба, то есть разом подвергнуть их потере 90 %! Бурдон, постоянно толковавший о финансах, но ничего в них не смысливший, предложил и провел декрет, запрещающий слушать какие-либо предложения, склоняющиеся к банкротству.

Однако время шло, и неприятности множились с каждым днем. Повсеместно вспыхивали беспорядки из-за недостатка в хлебе и топливе; в Пале-Рояле можно было увидеть хлеб, выставленный на продажу по 22 франка за фунт. Перевозчики на Сене требовали 40 тысяч франков за услугу, за которую прежде получали 100 франков. Отчаяние и апатия овладели людьми.

В этом жестоком затруднении Бурдон, депутат Уазы, весьма невежественный финансист, набрел, разумеется случайно, на единственно годное средство. Понизить ассигнации по курсу было трудно. Поднять их посредством изъятия части их из оборота было не менее трудно. Однако имелось средство продать их: надо было сделать их доступными покупателям, требуя от последних лишь такую цену, какую можно было дать при настоящем положении вещей. В настоящее время имущества продавались с аукциона: предложения соразмерялись с падением бумажных денег и платить ассигнациями приходилось в пять-шесть раз больше, чем в 1790 году. В Америке, на обширных материках, земли стоили немного, потому что масса их много превосходила массу движимых капиталов. То же самое происходило во Франции в 1795 году. Следовательно, нужно было придерживаться не фиктивной ценности 1790 года, а той, которую можно было выручить в 1795 году, потому что каждая вещь в действительности стоит только то, что может быть за нее уплачено.

Вот Бурдон и предложил продавать национальные имущества без аукциона, с составлением простого протокола, тем лицам, которые дадут за них ассигнациями тройную цену против оценки 1790 года. Из двух конкурентов предпочтение должно было оказываться тому, кто явится первым. Таким образом, владение, оцененное в 100 тысяч франков, можно было приобрести за 300 тысяч ассигнациями. Так как ассигнации упали до одной пятнадцатой доли своей номинальной стоимости, то 300 тысяч франков ассигнациями равнялись в действительности 20 тысячам франков звонкой монетой, стало быть, за 20 тысяч франков приобреталось имущество, в 1790 году стоившее 100 тысяч. Это не означало терять большую часть стоимости, потому что на самом деле невозможно было получить больше. К тому же, если бы даже и требовалось принести такую жертву, то колебаться было нельзя, потому что выгоды представлялись громадные.

Во-первых, устранялось неудобство резкого понижения ассигнаций по курсу – то есть совершенного их уничтожения. Но лучше того: не подлежит сомнению – и то, что случилось два месяца спустя, это доказало, – что все национальные имущества могли быть тотчас же раскуплены за тройную цену против оценки 1790 года. Следовательно, все или почти все ассигнации могли этим путем вернуться в казначейство; оставшиеся в обращении поднялись бы до номинальной цены. К тому же налоги, сведенные почти к нулю, потому что вносились непомерно упавшими ассигнациями, вступали в прежние свои права, как только ассигнации изымались из обращения или поднимались в цене. Самые же имущества, немедленно отданные в распоряжение народной предприимчивости, должны были начать обогащать частные лица и казну. Словом, наступал конец страшной катастрофе, потому что восстанавливалось правильное соотношение цены.

Проект этот был принят, и немедленно начали готовиться к его исполнению. Но гроза, давно собиравшаяся, надвинулась низко и грозно и должна была разразиться в скором времени. Противные партии действовали каждая по-своему. Контрреволюционеры, преобладавшие в некоторых секциях, составляли петиции против мер, которые Шенье предложил в своем докладе, и в особенности против наказания роялистов изгнанием за злоупотребления печатью. Патриоты, с другой стороны, доведенные до крайности, замышляли отчаянное дело. Казнь Фукье-Тенвиля, приговоренного к смерти вместе с несколькими присяжными Революционного трибунала за бесчеловечность и недобросовестность в отправлении своих обязанностей, довела раздражение патриотов до последних пределов. Хотя их план на 29 жерминаля был раскрыт и не удалась другая, недавняя попытка – устроить постоянные заседания секций, – однако они не переставали составлять заговоры в густонаселенных кварталах и кончили тем, что образовали центральный комитет восстания, заседавший между кварталами Сен-Дени и Монмартр, на улице Моконсель.