Юлиан Шульмейстер - Расплата

— Как надо понимать ближайшее время? — невесело улыбнулся Мисюра.

— Хоть и не положено обсуждать характер начальника, могу сообщить, что наш генерал не верит на слово, ему нужны доказательства. Говорю по своему опыту. Поняли, Николай Иванович?

— Ясно. Значит, товар на бочку. Однако товар есть, нет бочки, — многозначительно замечает Мисюра.

— При вашем уме, думаю, не надо втолковывать, что генерал примет решение, когда будет знать, для чего добиваетесь приема, — пожурил Харитоненко.

— Не положено задавать вопросы следователю, но этот не относится к делу. Как думаете, зачем Крылов написал басню о лисице и вороне?

— Наверное, чтобы показать, как вредно поддаваться лести.

— Думаю, главная мораль — в другом: лисице не надо говорить, что она умна: сама знает. А дуру ворону стоит похвалить за ум, и в результате — сыр! Я к тому, что Мисюра хочет, несмотря на вашу высокую оценку его ума, подороже продать свой сыр — самому генералу. И вам не на что обижаться: речь идет о моей жизни.

Зачем Мисюра добивается встречи з генералом? Вряд ли затем, чтобы выложить свой товар. А для чего? Видимо, хочет выяснить ситуацию, предел обвинения. Привык иметь дело с начальниками, знает: они не размениваются на мелочи, берут быка за рога, мыслят и говорят масштабно.

— Понимаю, вполне вас понимаю, — после небольшой паузы продолжает Харитоненко, — но и вам надо понять нашего генерала. У него масса забот, среди них дело Мисюры — не самое важное. Привыкли, Николай Иванович, запросто заходить к районному начальству, эта привычка может подвести: вряд Ли генерал сможет второй раз принять, подумайте как следует о единственной встрече. Поверьте, мне обманывать нечего, не будет купли-продажи товара. Генерал сразу поймет, что из себя представляет ваш товар: раскаяние или очередной хитрый ход в борьбе со следствием. Поэтому советую выложить начистоту свой товар прямо на следствии. Доложу генералу ваши показания, и только тогда наступит ближайшее время. Договорились?

— А что мне остается делать? — пожимает плечами Мисюра. — Сами сказали: запросто не зайдешь к вашему генералу.

На рожон не лезет, мыслит динамично, принимает как должное не только победы, но и поражения, — констатирует Харитоненко. Переходит на официальный тон:

— Обсудили ситуацию, а теперь к делу. Так были вы начальником вахманской команды в Наварии?

— Гражданин следователь, разве можно ориентироваться на показания Лясгутина? На одном допросе дважды производил меня в начальники и дважды признавал рядовым.

— Хотите очную ставку с Коршуновым?

— Зачем! У Коршунова не велик выбор: признать, что был начальником вахманской команды или обвинить в этом меня.

— Как относитесь к Сулиме и Недобе?

— Не знаю таких! — насторожился Мисюра.

Точно помнит: не было таких вахманов, а евреев таких быть не могло. Кто они? Харитоненко зря не спросит.

— Знаете, Николай Иванович. Может, забыли фамилии. Сулима и Недоба тогда работали и теперь работают мастерами кирпичного завода в Наварии. Прекрасно вас помнят. Вы ежедневно с ними общались, когда были начальником команды.

Да, были такие мастера. Черт их не взял, не сдохли! Докопались и до них. Снова приходится гореть со своим товаром. Нажимает Харитоненко, трудно от него отбиваться. Надо не мелочиться, чтобы не просчитаться в главном! Мисюра извинительно улыбнулся, потер лоб.

— Фамилий не помню, а были мастера на кирпичном заводе, имел с ними дело. Однако не кажется ли вам, гражданин следователь, что мы ломимся в открытую дверь? Шесть вахманов-курсантов живут на отшибе, вместе жрут, выпивают. Рады, что впервые нет над ними немецких начальников, предоставлены сами себе. А евреи стараются, их не надо подгонять, и так понимают: работа — единственный шанс на жизнь.

— Так были вы начальником команды или не были?

— Формально был, но по существу — жили на равных.

— Почему сразу не признали, что были начальником? — Харитоненко будто не слышит оговорок Мисюры.

— Надо было признать, — соглашается со вздохом Мисюра. — Ведь кроме звания начальника я ничем не отличался от других вахманов. Ну, какой я был начальник? Как и все, охранял евреев, как и все, водил на работу. На заводах командовали мастера. Расстреливали эсэсовцы. Что остается так называемому начальнику? Фактически пустой звук, а формально для следствия — вроде аргумент: был не рядовым предателем, командовал другими предателями. Трудно было такое признавать. Да и справедливо ли такое признание?

— С таким товаром хотите идти к генералу! — констатирует Харитоненко. — Неужели думаете, что свидетели Сулима и Недоба не показали, как вы командовали, как издевались над узниками?

— Откуда им знать? Как помнится, они не состояли в вахманской командё.

— Так ведь совершали свои преступления не в вахманском доме, а на местах работ, в пути, около сараев и в сараях, где жили узники. Свидетелям ничто не мешало видеть, как вы свою власть проявляли, и они видели.

Прав следователь: мастера немало видели и могли показать. А что видели? Что показали? Наверняка тоже не очень любили евреев. Не будем спешить, гражданин следователь, сначала выложите свой товар.

— Не знаю, что показали свидетели, знаю, как было на самом деле. В Наварии было полно бандеровцев, они так же любили евреев, как и немцы. Может, ваши свидетели меня по себе меряют?

— Все на вас ополчились. Лясгутин сводит с вами личные счеты, отбывший наказание Коршунов свою вину перекладывает на вас, Недоба и Сулима, по-вашему, могли быть бандеровцами. А если установлено, что они помогали узникам, если допрошены другие свидетели? На заводах были и вольнонаемные рабочие, — напоминает Харитоненко.

— Я показываю правдиво!

— Желаете рассмотреть и пощупать мой товар, — подытоживает подполковник Харитоненко. — Что ж, вам будут даны очные ставки, тогда продолжим эту тему.

Закончен допрос, увели Мисюру. Харитоненко просматривает план следствия, перечитывает протоколы допросов о Яновском лагере. Не все преступления доказаны, да и вряд ли будут доказаны. Что можно признать доказанным? Расстрелы узников Яновского лагеря в мае сорок третьего года. Отбывшие наказание вахманы Приступа, Гарифулин и Циплаков показали, как работал Мисюра с Панкратовым и Прикидько. Перед глазами снова оживают кошмарные сцены.

…По вязкой дороге под холодным дождем плетутся пятерками узники. Конвоируют сытые вахманы, словно разжиревшие вороны: черные шинели, черные ремни, карабины. Поодаль вышагивает обер-вахман Мисюра. Важничает, еще не привык к новому званию, наслаждается своим всемогуществом. А как же, понимают, куда их ведут.

Понимают! Плетутся узники по страшным Пескам, откуда никто не вернулся, приближаются к своей последней секунде. Колонна остановлена в овальной долине, окруженной холмами.