Юлиан Шульмейстер - Расплата

Какие преступления начальника лагерной полиции Якушева безусловно доказаны? В Цитадели уничтожено сто пятьдесят тысяч военнопленных. В первую очередь убивали командиров и политработников Красной Армии, коммунистов, комсомольцев, евреев; Якушев активно участвовал в их выявлении и убийствах. Бывшие военнопленные Зайцев, Яговенко, Беляков, Старов, Гулько рассказали, как начальник лагерной полиции Якушев ходил по рядам вновь поступающих пленных, выискивал жертвы. Внимательно осматривал обмундирование и обувь, на воротниках гимнастерок искал следы проколов от знаков различия, разглядывал прически. Отобранных Якушевым полицейские вели в «башню смерти». Там не давали ни пить, ни есть, допрашивали, истязали. И это было делом рук Якушева. Он вместе с гестаповцами возил пленных в Лисинецкий лес на расстрелы.

Бывшие лагерные полицейские Архипов и Федченко, уже отбывшие наказание, показали, что Якушев участвовал в массовых казнях. Когда у края могилы пленные советские воины выкрикивали: «Да здравствует Советский Союз!», Якушев орал, стреляя в них: «Да здравствует Гитлер!» В лагере изо дня в день издевался над пленными, принуждая израненных, больных, обессиленных бегать и ползать. Тех, кто уже не мог двигаться, топтал, избивал дубинкой, приговаривая: «Выбиваю советский дух!» Резиновым шлангом избил Яговенко, на всю жизнь оставив отметины; по заключению судебно-медицинских экспертов, на спине Яговенко пятнадцать рубцов от заживших ран. Многие пленные от побоев погибли. Еще бы: сытый, сильный, вооруженный Якушев — и умирающие от голода, холода и болезней…

По приказу майора Обертеля на стене Цитадели было выведено огромными черными буквами: «Отсюда один путь — на кладбище». Якушев усердствовал, всемерно ускорял этот путь. Чрезвычайная комиссия по расследованию фашистских зверств обнаружила на стенке одной из камер Цитадели предсмертную надпись: «Доблестная Красная Армия, тебя ждут с нетерпением не только народы, но и военнопленные, которые обречены на голодную смерть. Как тяжело умирать!»

Генерал Шевчук с любопытством рассматривает сидящего поодаль от стола Мисюру.

— Решил удовлетворить вашу просьбу, хоть так и не понял, для чего написано это заявление.

— Гражданин генерал! — вскакивает со стула Мисюра. — Спасибо, что нашли время принять! Хочу лично доложить о раскаянии, о своей вине и преступлениях фашизма.

— Очень похвально! — в голосе генерала нескрываемая ирония. — Садитесь, нечего передо мной тянуться: не в одном войске, нас разделяет линия фронта.

— Разделяла, когда-то разделяла! — подчеркивает Мисюра, садясь на стул и положив на колени руки. — Все послевоенные годы мы в одном войске. Не сравниваю, гражданин генерал, свой скромный труд с вашей государственной деятельностью, но вносил посильный вклад в наше общее дело.

— Ваш «вклад» — одна из тем нашей беседы, но начнем с раскаяния.

— Я готов!

— На очной ставке со свидетелем Бердичевским вы дали правильные показания?

— Так точно!

— Подтверждаете свои показания на очных ставках со свидетелями Сулимой и Недобой, с обвиняемым Лясгутиным?

— Так точно, гражданин генерал!

— Вот давайте разберемся, — предлагает Николай Петрович. — Очные ставки произведены после вашего заявления. Зачем они понадобились следователю?

— Не знаю, гражданин генерал.

— Неужели? Знаете, Мисюра. О раскаянии вы только писали, но не каялись. Убедились на очных ставках в доказанности вашего участия в массовых убийствах узников гетто Ленчны, Дрогобыча и Наварии — тогда стали давать правдивые показания. Вот как выглядит ваше раскаяние.

— Виноват! — опустил голову Мисюра. — Не хватало сил сразу все рассказать. Стыдно не только рассказывать, стыдно вспоминать весь этот кошмар.

— Нет, Мисюра, дело не в стыдливости, а в тактике вашей защиты. Вы ведь решили каяться не в своих преступлениях, а в злодеяниях Гитлера, Гиммлера, комендантов Вильгауза и Гебауэра, то есть в содеянном другими. Решили, что нет свидетелей ваших преступлений, не учли показаний других вахманов. Не сомневались, что узники гетто Ленчны расстреляны все до единого: сами добивали последних. А вам дали очную ставку с Бердичевским. Вы твердо знали, что убиты все узники Наварии. Однако забыли, что на кирпичном заводе работали не только узники. И вам дали очные ставки с Сулимой и Недобой. Так же получится при допросах о других преступлениях. Все доказаны, иначе следователь не предъявлял бы. Это, так сказать, вам для размышления, а теперь побеседуем о послевоенных годах. Итак, по-вашему, все это время мы с вами делали общее дело?

— Тут не может быть сомнений! — восклицает Мисюра. — Моя послевоенная жизнь у всех на виду.

— Смотря о какой жизни говорить, — замечает Николай Петрович. — Одна ваша жизнь действительно была на виду, это работа на публику. Истинная же, как и раньше, была враждебной нашей стране. Вы, Мисюра, и теперь готовы служить врагам Советского государства.

— Гражданин генерал, зачем же, извините, возводить напраслину?

— Напраслину! Тогда объясните, откуда у вас такое богатство? — интересуется генерал.

— Личная собственность разрешена Конституцией, и я уже объяснил следователю, как она приобретена, — с достоинством напоминает Мисюра.

— Следователь проверил ваши объяснения, и от них ничего не осталось. — Николай Петрович достает из папки документы. — Прежде всего разберемся с домом покойной тещи. Вот справка сельсовета, а вот объяснения гражданина Пинчука. Дом продан за полторы тысячи рублей. Теперь об ондатрах. Родственники и соседи тещи показали, что она в течение года выращивала до десятка ондатр. Это справка о продажных ценах в те годы. За десять лет — четыре тысячи. Значит, весь тещин вклад в благосостояние вашей семьи определяется суммой в пять с половиной, пусть шесть тысяч рублей. Ваша средняя зарплата — двести рублей. Прибавим доходы Марии Петровны: работая продавцом, получала до ста двадцати рублей, перешла на пенсию — семьдесят. Даже если жили расчетливо, не балансируются приход и расход. Изъятые у вас драгоценности, обстановка и вещи оценены в четыреста семьдесят две тысячи рублей по государственной стоимости. По комиссионным ценам стоимость вашего состояния утраивается. По заключению эксперта-ювелира, отдельные бриллианты уникальные, их оценка весьма условна. Так вот, возникает вопрос, на какие средства приобретены эти ценности?

Рушатся планы, надо собраться с мыслями.

— Николай Иванович, давайте начистоту, — продолжает генерал. — Ну зачем вам была нужна Советская власть? Чтобы запершись разглядывать бриллианты и золото и думать о том, что в Советском Союзе от этого богатства не так уж много радости, больше инфарктов. Чтобы ждать ареста и обыска? Нет, вам требовался другой строй, другие порядки. Возникни подходящая ситуация — вы бы за тот, другой, строй дрались злее, чем в молодости. Вот почему я сказал, что мы находимся на враждебных позициях.