Юлиан Шульмейстер - Расплата

Начали с Нюрнберга. В этом городе нацизм праздновал свое становление и победы, здесь был судим и осужден. Как сегодня относится Нюрнберг к своим тридцатым годам, к своему тысяча девятьсот сорок шестому?

Внимательно знакомятся с городом на канале Людвига, соединившем Майн и Дунай, разглядывают разноликие улицы вдоль берегов реки Пегниц и на земле четырех островов. Кварталы веками росли, словно кольца на стволе огромного дерева. Сердцевина — старинные дома с островерхими черепичными крышами, метровыми фасадными стенами, немногими окнами и обилием скульптур. Новые улицы — новые архитектурные вкусы, и так вплоть до кварталов нынешнего века, его заключительных десятилетий. Современное многоэтажье строгих и бездушных домов из стекла и бетона представляется царством геометрических линий и точных расчетов, в котором нет места для Микеланджело. А может, у нового века своя красота? Несомненно. Однако почему должны противостоять друг другу красота века и извечная красота, красота веков? Разве небывалый взлет техники признает только расчеты и формулы, в которых нет места для красоты души человеческой?.. Бездуховность, безразличие к красоте составляют почву, на которой легче произрастать гитлерам и другим бедам. Сражение за красоту жизни — один из участков незримого фронта, проходящего через все континенты, через сердца человеческие. Тогда почему Данута и Якоб так придирчиво присматриваются к ФРГ? Прошлое довлеет над сегодняшним днем и, наверное, над завтрашним, от этого невозможно избавиться. А надо ли избавляться? Об этом подумали, остановившись у угрюмого четырехэтажного здания, где судили главных военных преступников.

От подъезда с колоннами полицейские сносят в машину венки с фашистскими свастиками. На лентах надписи: «Свободу Гессу!», «Да здравствует Германия!», «Верность вождям!», «Борьба продолжается!»

Якоб спрашивает у одного из прохожих, тоже остановившегося на минутку:

— Что здесь происходит?

— В нашей стране не все считают справедливым приговор руководителям третьего рейха, — спокойно сообщает тот. — Молодежь чтит их память!

— А полиция? — интересуется Данута.

— Полиция убирает венки, поскольку законом запрещена пропаганда идей третьего рейха. У нас демократия, допускается столкновение и соревнование различных мировоззрений. С моей точки зрения, полиция здесь ни к чему.

Полиция здесь ни к чему… Соревнование мировоззрений!.. Что делал этот пожилой господин во времена третьего рейха? Как тогда прославлял соревнование различных мировоззрений? Как расценивал действия германской полиции? Не удержалась Данута, сообщает прохожему:

— Знаете, где я и мой муж вынуждены были познакомиться с соревнованием различных мировоззрений? В фашистском концлагере.

Ничего не ответил прохожий, демонстративно повернулся спиной.

Горько Дануте и Якобу. Хорошо известно, что в этой стране немало явных и тайных поклонников Гитлера, что им противостоят борцы с неонацизмом. Все это так, но невозможно смириться с надругательством над приговором фашизму, с тем, что благословлявшие и санкционировавшие небывалое изуверство снова для кое-кого стали духовными вождями, что под видом соревнования мировоззрений прославляется ненависть к другим народам.

Не радует встреча с сегодняшним Нюрнбергом у стен Судебной палаты. Ну что ж, они приехали сюда поискать ответов на свои вопросы. Надо продолжать исследование истоков дня нынешнего.

Истоки… Данута и Якоб осматривают городской стадион — место нацистских сборищ в третьем рейхе. Поле стадиона разделено металлической сеткой, одна часть хранит следы гитлеризма, другая — собственность армии США. Высокие трибуны из серого камня, черные чаши на крыльях. Асфальт между ними пронзен темно-синей стрелой, указывающей местонахождение фюрера. Когда Гитлер находился на своей персональной трибуне, из огромных черных чаш вздымались гигантские языки пламени. Сменяя друг друга, приближались к трибуне коричневые отряды, размахивали горящими факелами, исступленно орали: «Хайль Гитлер! Хох». Просуществовав двенадцать лет и два месяца, третий рейх сгинул в море пролитой крови. Одни фюреры в животном страхе покончили с собой, другие через тюремные камеры дошагали до виселицы. Фюреры сгинули, а нацизм? Безумцы вновь размахивают горящими факелами, требуют верности вождям…

Поглощенные раздумьями о прошлом, Данута и Якоб наткнулись на небольшую группу экскурсантов, о чем-то оживленно беседовавших. Судя по внешности, трое евреев и двое немцев.

— Глядите! — вскрикнул один из евреев.

С трибуны фюрера спускаются три молодчика в черных куртках и бриджах, заправленных в высокие черные сапоги, с портупеями, нацистскими знаками, кинжалами. Эсэсовцы! Снова эсэсовцы…

Подходят молодчики к евреям, нахально разглядывают, ухмыляются.

— С еврея кожа для абажура гожа, — говорит белобрысый верзила товарищу.

— Соскучились по фюреру, пришли вспомнить? — выясняет коренастый молодчик. — Скоро встретитесь!

Не выдержал Брович, покраснел от гнева:

— И вам есть что вспомнить! Соскучились по нюрнбергской петле?

Верзила, не удостоив ответом, спрашивает у коренастого:

— Еврей или подпевала?

Чинно вышагивает поодаль полицейский, не замечает молодчиков в эсэсовской форме. Немец, спутник евреев, подозвал полицейского, представился:

— Арно Гамбургер, городской советник от СДПГ. Почему допускаете, чтобы тут разгуливали в эсэсовской форме и оскорбляли атисемитскими выкриками?

Козырнул полицейский Гамбургеру, объясняет, что не слышал антисемитских высказываний, строго спрашивает молодчиков:

— Почему пришли на стадион в эсэсовской униформе?

— Это не эсэсовская униформа, — обиженно возражает верзила. — Неужели в нашем демократическом государстве мы не можем шить костюмы на свой вкус? Не наша вина, если эти костюмы кому-то что-то напоминают.

— А нацистские значки? — продолжает полицейский.

— Полагаю, что каждый вправе коллекционировать то, что ему нравится, — нагло отвечает верзила. — Даже на аукционах производится распродажа памятных знаков и исторических документов предвоенных и военных лет.

— Кинжалы тоже коллекционируете? — вмешивается Данута.

— Это, фрау, не кинжалы, а туристские ножи, продаются во многих магазинах нашего государства, — вежливо объясняет коренастый молодчик.

— Остается заявить, что не было антисемитских выкриков, — констатирует Гамбургер.

— Шутили! — заявляет верзила. — Шутка — не преступление.

— Господин полицейский! — вмешивается в разговор Брович. — Мы, журналисты из Польши, подтверждаем и подтвердим в прессе, что слышали нацистские призывы к убийству евреев.