Юлиан Шульмейстер - Расплата

Наступившую тишину вновь взрывает артиллерийская канонада. С протяжным воем пикируют фашистские самолеты, тоннами смертоносного металла покрывают первые километры советской земли…

Лейтенант Морин вновь пересчитал бойцов. Вместе с ним — восемь, боеприпасы на исходе. Приказал Дриночкину притащить автоматы и гранаты убитых врагов, тот пополз и исчез… Теперь их только семь, боеприпасов нет. Осталось выполнить последний долг перед Родиной. Морин командует бойцам:

— Не подпускайте фашистов, пока не сожгу документы!

Фашистские танки и автоматчики в упор бьют по блокгаузу. Молчит застава. Вдруг открывается дверь блокгауза — во двор выходят шесть красноармейцев и лейтенант.

— Иди, иди, Иван, сюда! — кричит немецкий ефрейтор. — Тебя ожидает хороший плен.

Из-за танков выходят немецкие автоматчики, чтобы забрать у пленных оружие… Взяв винтовки наперевес, пограничники бросаются в последнюю штыковую атаку. Захлебываются злобным лаем немецкие автоматы. Истекая кровью, герои вступают в бессмертие…

— Почему при поступлении на вахманскую службу изменили имя и место рождения, — спрашивает Харитоненко Дриночкина.

— Не хотел позорить родных, надеялся, что ничего обо мне не узнают.

— А может, рассчитывали таким путем уклониться от ответственности, если фашисты проиграют войну?

— Такая мысль тоже была. Я же русский, надеялся, что Красная Армия победит.

— Надеялись, а служили фашистам?

— Не было другого выхода. Но очень переживал, даже приходила мысль о самоубийстве, не хватило на это сил. А совесть грызла все время.

— Если переживали и мучила совесть, почему после войны не явились в органы правосудия и не покаялись в своих преступлениях?

— Боялся расстрела. Был еще молодой. Если разобраться, жизни не видел. Решил честным трудом загладить вину перед Родиной…

Дриночкину вспоминается август сорок пятого, бюро оргнабора в Берлине. Ждут недавние остарбайты своей очереди, советуются, куда ехать, как дальше жить. Он, Дриночкин, не спешит, прислушивается к разговорам. Многие едут в Магнитогорск, это устраивает: в Выползово возвращаться опасно, вдруг там что-то прослышали, ищут. В Магнитогорске станет опять Алексеем, уроженцем села Нарачино, исчезнет москвич Александр. В незнакомом городе начнет новую жизнь, там не станут искать вахмана Дриночкина.

Дождался очереди; скрывая волнение, зашел в кабинет. На вопросы отвечает четко, подробно. Правдиво рассказал о своей довоенной жизни, о службе в армии до самого плена: Хелмский лагерь не назвал: оттуда тянется ниточка. Когда служил в Яновском лагере, много наслышался о лагере военнопленных во львовской Цитадели. Его-то и назвал местом своего плена до осени 1943 года, затем — Бухенвальд.

— Расскажите о своей жизни и трудовой деятельности в Магнитогорске, — предлагает Харитоненко.

— Сами знаете, какие были послевоенные трудности; я не бегал от них, не искал легкой жизни. Работал слесарем инструментального цеха, жил в общежитии. Женился на работнице нашего цеха Вере Егоровой из семьи потомственных магнитогорских рабочих. Переехал к ней, жил как все. А о том, как работал, видно из грамот и благодарностей, изъятых при обыске.

Дриночкин обстоятельно рассказывает о работе, об успехах — не только своих, но и цеха, в котором руководил профсоюзной организацией. Заполняя страницы протокола допроса, Харитоненко старается уяснить, как жизнь бывшего вахмана совместилась с жизнью передового рабочего.

Не поймет Дриночкин, каким образом спустя многие годы всплыли он и его преступления, когда и где допустил промашку. Вспоминается, как приехал в Магнитогорск, устроился работать по довоенной специальности. Вернулись сноровка и навыки, с начальством ладил, как когда-то в Москве. Жизнь налаживалась. Однако общежитие стало надоедать: комната на пять человек, неудобно. Решил жениться. Вскоре подружил с Верой Егоровой, жившей с родителями в поселке Крылово. Все чаще стал приходить к ней домой. Полюбился матери Анне Николаевне и отцу Михаилу Степановичу. Назначили день свадьбы. Всей комнатой в общежитии готовили жениха: в складчину купили офицерские суконные брюки, френч с отложным воротником.

Небогатой была свадьба, как все тогдашние, но веселой и радостной. Пели под гармошку о синем платочке, о девушке, провожавшей бойца на фронт, об огоньке в тесной печурке фронтовой землянки. Задушевно получилось, все подпевали. Взгрустнулось Дриночкину, вспомнил родное Выползово. Может, в селе еще живут милая матушка и нелюбимый, но все же отец, родичи. А он не смеет им на глаза показаться. Встал жених, постучал ножом по стакану:

— Прошу наполнить посуду. Хочу сказать слово.

Налита водка в разноразмерные рюмки и стаканы, Дриночкин поклонился гостям, потом родителям Веры.

— Дорогие гости! В войну я потерял всех своих близких. Лежат в сырой земле маманя с папаней и три брательника. Немало горючих слез пролил я, скорбя о них. Но среди добрых людей с горем легче справиться. Теперь у меня есть не только жена Вера, есть маманя — Анна Николаевна, папаня — Михаил Степанович и еще есть сестренка Наташенька. Прошу гостей выпить до дна за здоровье моих новых родителей и новой сестренки.

Всем понравился тост. Выпили, хвалят жениха, а он продолжает стоять. Дергает Вера за френч — не садится.

— Подожди, Вера, дай закончить, — повернулся Дриночкин к гармонисту, поклонился: — В память о моих погибших родителях и братьях прошу сыграть «Вы жертвою пали».

— Но это же свадьба… — журит Михаил Степанович.

— Алеша желает помянуть родителей, грех мешать такому делу, — прослезилась Анна Николаевна.

Заиграл гармонист торжественно-грустную мелодию, Дриночкин удовлетворенно думает: «Пусть все знают, что у меня нет родных, а то начнутся расспросы: почему, мол, никто не приехал на свадьбу. Береженого бог бережет». Умолкла гармонь, женщины вытирают глаза уголками платков; кто постарше — хвалят Алешу: уважительный сын. «Что было бы, если б узнали, что поминаю живых?» — жутковато становится Дриночкину от непрошеной мысли.

Быстро врос в семейную жизнь. В одной комнате — он с Верой, в другой — Наташа с родителями. Хорошо живут молодые: вместе на работу, вместе домой.

— Жили как все советские люди и спокойно работали рядом с теми, у кого отцы и братья не вернулись с войны, — констатирует Харитоненко. — А как спали? Не являлись к вам во сне тысячи советских людей, убитых фашистами с вашим участием, вами убитые? Не мучила мысль о неизбежной ответственности?

— Все годы терзала совесть, когда вспоминал подневольную службу фашистам, — тяжко вздыхает Дриночкин. — Если бы мог начать жизнь сначала… Но что сделано, того не воротишь. Оставалось одно лекарство — честный труд и семья. Спросите кого угодно, все скажут: жил честно, не пьянствовал, на работе всегда ставили в пример.