Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Тунка начала заметно меняться в конце 1867 года, а в 1868 году деревня уже приобрела явный сибирско-польский колорит. В это время сюда приехало несколько десятков новых изгнанников, освобождавшихся с каторги, и польских «мятежников» можно было встретить в любом уголке деревни. К декабрю 1870 года в Тунке в восьмидесяти двух домах жило уже сто сорок два духовных лица. Позже новых ссыльных приезжало мало, а поскольку в 1872 году некоторых ксендзов начали переселять в европейскую часть Империи, в деревне никогда не находились одновременно все сто пятьдесят шесть польских ссыльных. Тем не менее, в определенный период пропорция поляков и сибиряков составляла один к трем: местных жителей было в Тунке около пятисот человек. Не считая станичных казаков, живших ближе к реке Иркут.

Задним числом некоторые священники негативно отзывались о жителях Тунки. «В деревне одни поселенцы, – вспоминал вскоре после освобождения из ссылки ксендз Ян Наркевич, – ссыльными были их деды и прадеды, то есть это поколение преступников, так что и внуки, и правнуки, грубые и докучливые, представляли собой опасность. Можно себе представить, как нам жилось рядом с ними. Велика милость Божья, что нас, духовных лиц, собралось в деревне почти полторы сотни человек, иначе мы бы точно пропали: а и так нередко случались преступления и нападения на тех, кто жил поодиночке. Одного из наших задушили, другого чуть не убили, ударив по голове топором. Нам всегда приходилось быть настороже». «[…] много здесь негодяев и пьяниц – писал он в другом месте, – поэтому такая нищета, поэтому столько нарушений закона, а то и преступлений». Ксендз Куляшиньский высказывался в том же духе: «В этой Тунке, куда свезли на поселение польских духовных лиц со всей восточной Сибири, мы испытали всё: народ там суеверный, жадный, хитрый, подлый, недоверчивый, пышущий к нам ненавистью и презрением, так что мы за свое простодушие дорого заплатили».

Ксендз Жискар в своем обширном анализе среды бывших каторжан, ставших соседями польских священников, задавался вопросом: «Каков был моральный уровень этих жителей?» И отвечал: «Бывшие каторжане прошли тяжелую школу. Трудно ожидать от них особых добродетелей. Привыкшие без уважения относиться к чужой собственности, не ценить человеческую жизнь, они страдали пороком пьянства […], так что ничего хорошего ждать от них не приходилось». О местных казаках он, ознакомившись с тункинскими документами, писал очень негативно: «Пьянство, разврат, насилие над девушками, праздность – вот главные черты этой казачьей банды. В суде полно жалоб на них». Но наказание виновных – приказ высечь – мало что давало.

В другом месте Жискар описывал исключительно нелицеприятное и докучавшее полякам поведение заседателя Дьяконова: «Пожалуй, больше всех вредил скитальцам так называемый „заседатель" – Дьяконов. Провокатор по натуре, он старался всеми силами досадить ссыльным. Характер его проявился сразу после появления священников в Тунке. Он подначивал жителей, чтобы те отказывали священникам в дровах и жилье, подучивал жаловаться и вредить полякам. Поселил у себя варшавскую еврейку, и та выступала в роли провокаторши – старалась проникнуть в дома к священникам, предлагала помощь в пересылке писем на родину в обход цензуры (разумеется, такие письма прямым ходом попадали в руки чиновников). Плотников обнаружил это и сообщил начальству. Он не раз жаловался, что Дьяконов и мирская изба своими интригами мешают ему работать, что они являются причиной недоразумений – но его никто не слушал. […]

Противостояние не прекращалось. После каждого доноса Плотников становился на защиту ксендзов. А тех обвиняли в тяжких преступлениях: мол, пишут на родину в обход цензуры, учат детей, пропагандируют католицизм и т. д.» Происходящее в деревне Жискар описывает следующим образом: священники «были вне закона, оказывались жертвами произвола, постоянно терпели оскорбления и обиды».

Картина исключительно нелицеприятная, и если даже Жискар преувеличивает, нельзя не признать, что ссыльные действительно попали в сложное положение. Из анализа событий в Тунке известно, что труднее всего польским священником пришлось в самом начале, а также в период отъездов из деревни. Известны случаи, когда поляки сами портили отношения с местными жителями. Не обходилось без ссор, налицо были антипатия и враждебность, распространены физическое насилие и даже преступления, но случались также нормальные отношения и общение, без которых невозможны человеческое общежитие, торговля и т. д. Ярко проявились все последствия соприкосновения двух разных миров с их отличными друг от друга языками, ментальностью, культурой или ее отсутствием.

Жители Тунки хоть и привыкли к ссыльным, которые периодически и раньше – уже не одно десятилетие – появлялись в деревне, новых поселенцев, как уже говорилось, приняли недоверчиво и подозрительно. Дело в том, что еще до прибытия священников в деревню поговаривали, будто поляки режут, т. е. убивают. Как писали ксендз Матрась и Куляшиньский, слухи о поляках-людоедах распространял среди жителей сам Плотников – быть может, он говорил в шутку, иронически? Так что, желая обезопасить себя от непрошеных гостей – опасных «мятежников», некоторые крестьяне даже закладывали окна или разбирали печи во второй части дома, чтобы чиновники не могли заставить их принять поселенцев. Антипатия значительно усилилась летом 1866 года, когда до Тунки донеслись вести о вооруженном восстании польских каторжников на южном Байкале. Его эхо заставило местных жителей более пристально наблюдать за вновь прибывшими. Заметив, что некоторые из них что-то делают ночью возле одного из домов, где поселились поляки, жители даже по собственной инициативе организовали вооруженную группу с целью предотвращения преступных действий «мятежников». Лишь вмешавшийся капитан Плотников сумел разобраться и доказать, что поляки никакого бунта не замышляют.

Несмотря на это, местные жители не избавились от своих опасений, поскольку восстание на Байкале продолжалось, а в начале июля в район беспорядков был выслан тункинский казачий отряд. Царской армии приходили на помощь также местные жители, организуя отряды преследования из числа бурят и снабжая солдат продовольствием. Священники об этом знали, такого рода действия скрыть было невозможно. Немалое волнение вызвал также факт ареста мнимого «священника» Кароля Новаковского, бывшего заговорщика. Его выдал товарищ, Эдвард Вроньский, во время сражений на Байкале одним из первых попавший в плен. 1 сентября 1866 года в одиннадцать часов ночи Новаковского под стражей и в наручниках отвезли в Иркутск. В следственной тюрьме он встретил своего брата Вацлава, монаха, перевезенного туда из Усолья. Кароль скончался в иркутской тюрьме в апреле следующего года на руках брата, которого затем отправили в Тунку.