Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Наверняка описанными выше событиями дело не ограничилось, поскольку о случившемся был уведомлен иркутский губернатор, которому переслали соответствующие документы. Из довольно лаконичных записей ксендза Жискара можно сделать вывод, что Гарбовский оказался в трудном положении, но, в конце концов, все благополучно разрешилось. Усилиями капитана Плотникова.

В следующем 1872 году тункинские крестьяне задушили и ограбили ксендза Юзефа Павловского из Литовского генерал-губернаторства. Ксендз жил на краю деревни, в собственном доме (купленном на полученные с родины деньги) на берегу Иркута и держал лавочку с нехитрым ассортиментом. 16 июня, на второй день Троицы, несколько человек, из местных, явились поздней ночью к Павловскому, набросили ему на шею пояс или толстую веревку и задушили, повредив также в нескольких местах голову, затем положили на кровать и прикрыли одеялом. Утром его обнаружила ближайшая соседка Максимова, пришедшая в магазин за спичками. Через несколько часов весть разнеслась по деревне, в доме убитого собрались почти все священники, которые обнаружили, что ксендз Павловский явно пытался сопротивляться. На это указывали следы: стекло в окне было разбито, печь и побеленные стены «сильно исцарапаны ногтями». Священники хотели сами провести следствие, но заседатель им запретил, призвав на помощь иркутских чиновников. Вскрытие показало, что у Павловского вдобавок были сломаны три ребра. Виновных, увы, не нашли, хотя, как писал ксендз Матрась, местные жители, даже женщины, знали, кто это сделал.

1/13 мая 1873 года, в половине второго после полудня, то есть средь бела дня, при «ужасном ветре» сгорел вместе со своим хозяином дом другого выходца из Литвы, ксендза Феликса Василевского. Вероятно, он спал, а проснувшись, попытался выбраться из горящего дома, но «огонь был таким сильным, что железо, глиняные горшки и вся посуда расплавились». Назавтра на пепелище, на месте сеней, нашли «сердце, фрагмент печени и несколько костей». В этом пожаре потерял все свое имущество ксендз Ян Ходакевич, товарищ Василевского, совладелец дома. Сгорели большие запасы зерна. Подозревали поджог.

У нас нет информации о том, что эти события привели к какому-то явному расколу между местными жителями и польскими ссыльными, в некоторых случаях даже сохранялись спокойные и доброжелательные отношения. Торговля продолжалась, а в «польский магазин» ходили «почти все» жители Тунки и буряты, люди по-прежнему по-соседски помогали друг другу. «Очень часто случалось, что в случае нужды, особенно весной, [местные] брали у нас в долг зерно на посев, картошку для еды и посадки, крупу, муку и т. д., а у ксендзов побогаче – даже деньги, а осенью все это с благодарностью возвращали. Если кто-то из ксендзов приходил к ним, чтобы купить молока, масла, сыра, яиц, муки, крупы или картошки, то гостеприимные сибирячки сразу ставили самовар и угощали лиственным чаем (байховый чай) с белым сахаром, сливками и вкусными пшеничными булочками и пирожками, повторяя: «Пан, кушайте чай досыта, а то вы редко приходите к нам в гости, особенно в годовые праздники».

О доброжелательности семьи, сдававшей половину дома польским ссыльным, вспоминал ксендз Наркевич, отец же Климович рассказывает, что когда он в августе 1874 года покидал Тунку, хозяева Софроновы провожали его необычайно сердечно, а женщины приготовили в дорогу запас продовольствия. Он пишет о них как о близких людях, у которых прожил целых шесть лет и прощаясь теперь с которыми, испытывает сожаление. Ксендз Куляшиньский подобных свидетельств не оставил, напротив, он писал, что уже в 1872 году местные совершенно равнодушно восприняли информацию о том, что «все молочные коровы, вероятно, покинут пастбище», а с ними исчезнет и возможность дополнительного заработка.

Ксендз Матрась в одном из своих многочисленных воспоминаний заканчивает историю Тунки выводом об исключительных заслугах ксендзов перед сибиряками, которые последнюю группу польских ссыльных, покидавших Тунку летом 1875 года, провожали буквально со слезами на глазах. «[…] когда последняя партия священников, состоявшая из тринадцати человек, уезжала из Тунки, – писал он, – почти все тункинские жители собрались на главной площади и со слезами прощались с последними польскими священниками, говоря: „Прощайте, паны, навсегда и благодарим вас сердечно за ваши добрые сердца и благородное поведение по отношению к нам на протяжении всех этих лет, что вы прожили с нами вместе в деревне Тунка и многим из нас помогли в трудный час; пускай Бог вознаградит вас за это стократ в будущей жизни; желаем вам здоровья и счастья в пути, счастливо (благополучно) добраться до места назначения и никогда не забывать о нас, бедных тункинских жителях”. Таков был положительный эффект пребывания в Тунке польских ксендзов, которые не только смягчили характер диких и неотесанных тункинцев, но и просветили их во многих вопросах, о которых те прежде не помышляли, подвигали к тяжелому труду, научили возделывать поля, луга и огороды, а многих сибиряков и бурят поддержали своими добродетелями и богобоязненным образом жизни». В его тексте немало пассажей подобного толка, однако о религиозном влиянии Матрась не упоминает.

Это излишне идиллическое описание, хоть оно и не лишено доли правды, учитывая более ранние тексты Матрася и представленные выше фрагменты реальности. Нам кажется, что Матрась в данном случае сознательно приукрашивает действительность. Ведь он писал для соотечественников, католиков, читателей познанского еженедельника «Варта», желая оставить важное и поучительное свидетельство пребывания ксендзов в Тунке: несмотря на все гонения, они творили добро, занимаясь моральным воспитанием сибиряков. Вывод напрашивается сам: польские священнослужители выполнили свою христианскую миссию! Больше ни в одной книге воспоминаний Матрась не высказывается в подобном духе.

Пользы из этой насильственной встречи сибиряков и польских священников в Тунке первые извлекли, безусловно, больше. Оценки тункинских поляков за десять лет изменились кардинально: от «мятежников» и преступников до «честного народа». Спустя много лет сосланные сюда польские и русские социалисты услышат от местных жителей лестные отзывы о ссыльных 1863 года. Польские священники «заслужили свою репутацию у местного населения смирением и честностью, и память о себе оставили добрую», – вспоминал пролетариатчик Стефан Ющиньский. Тогда в Тунке также говорили, что период проживания здесь поляков в некоторых вопросах повседневной жизни дал «начало новой эре»: сибиряки стали чаще стеклить окна вместо того, чтобы пользоваться слюдой, «как пришли поляки, жители начали пользоваться стульями» и т. д. О нехорошем забыли или не хотели помнить.