Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Все сообщали, что на своих родных им рассчитывать нечего, что они продали последние вещи, сейчас находятся «без копейки», не имеют денег на жилье и возможности заработать, голодают. Анджей Бартошевич-младший писал, например, что распродал все и потратил «до последней копейки», Закшевский подчеркивал: «существование мое печально, полагаю, что впереди тяжкие дни или же голодная смерть». Петиции заставили иркутских чиновников принять положительное решение – спустя несколько месяцев нашлись деньги на дорогу для нескольких ксендзов. В июле-августе 1872 года в Тунке оставалось около ста двадцати духовных лиц.

Некоторые, отправляясь в европейскую часть России по этапу, были вынуждены двигаться по определенным трассам и согласно установленному порядку. Порой путь оказывался не менее тяжелым, чем некогда сюда, в Сибирь. Священники снова перемещались под конвоем жандармов, этап за этапом, зачастую находясь во враждебном окружении. Новые правила предписывали отсылать их отдельными группами, но нередко случалось, что ксендзов включали в партии арестантов. Тогда они становились свидетелями – подобно возвращавшемуся ранее на родину Людвику Зелёнке – тюремного быта этапируемых преступников: «Разврат и азартные игры в невиданных масштабах, а бесстыдство неописуемое».

С середины 1872 года до начала 1873 года в Европу выслали почти тридцать священников, большинство – в Архангельскую губернию. В группу, выдвинувшуюся из Иркутска 8 января, попали также четверо вышеупомянутых «стариков»: «Я выехал из Тунки, имея сорок копеек. Около года, до 8 ноября 1873 года, путешествовал почти исключительно пешком. Вши и клопы докучали нещадно», – писал в письме товарищу ксендз Павел Кнапиньский из Калишской епархии. Бернардинец Юстин Мелехович, отправленный в Олонецкую губернию, так вспоминал начало пешего пути вместе со своими товарищами по несчастью (в составе партии арестантов): из Иркутска вышли 19 января 1873 года, в половине третьего после полуночи, в мороз, достигавший тридцати пяти градусов, «старик семидесяти одного года [ему было шестьдесят лет], отец Кириак Слотвиньский, капуцин, на второй день отдал Богу душу а другие товарищи поотмораживали себе носы, уши, ноги, лица и пальцы рук и ног». Вероятно, именно об этой группе вспоминал также Наркевич: «Они двигались то по воде, то по железной дороге, что было роскошью, но чаще дорогу посуху приходилось преодолевать или на одноконных подводах по несколько человек вместе с поклажей, то есть в час по чайной ложке, или пешком, совершая дневные, а то и суточные марш-броски по этапам и острогам. Чаще всего лишенные свободы, они претерпевали множество мытарств и страданий. Двое, достигших пожилого возраста, не выдержали мучений и скончались в пути». Путешествие продолжалось восемь месяцев.

Постоянно возникавшие новые препятствия не отпугивали остававшихся в Тунке ксендзов, а смерть товарищей даже подталкивала их к тому, чтобы как можно быстрее выбраться из Сибири. Теперь пребывание здесь превратилось в муку, убивали безнадежность и необходимость ждать милости от властей, новый стресс порождал новые болезни или будил прежние недуги. Это было, пожалуй, самое тяжелое время для ссыльных священников. Только за шестнадцать месяцев, с января 1872 года до июня 1873 – в Тунке и в иркутской больнице скончались семеро!

Эти безвременные кончины и похороны побудили поляков задуматься о сохранении разросшегося тункинского погоста, где хоронили ксендзов – он возник «на высоком берегу реки Иркут», неподалеку от просторного православного кладбища, совершенно заброшенного – «кресты подгнившие попадали; могилы затоптаны скотом, повсюду валяются черепа и кости». Специальный комитет, созданный с этой целью весной 1872 года, в составе Яна Ходакевича, Францишека Каминьского, Юзефа Ковалевского, Яна Пацевича и Феликса Василевского, собрал пожертвования на значительную сумму, затем «тщательно и надежно огородил наше кладбище, сделав также очень красивые ворота». В середине поставили большой деревянный крест. Кладбище освятили 30 июня; на этот момент здесь покоилось уже двенадцать скончавшихся изгнанников. «Ах, Боже мой, смилуйся над нашей бедой», – записал в своем дневнике в день освящения кладбища доминиканец Климович.

1874–1875 годы – еще один период массовых отъездов ксендзов из Тунки. Вообще количество польских ссыльных в Сибири уменьшалось; этому способствовала амнистия 9 января 1874 года, завершавшая период массовой ссылки в Сибирь за участие в Январском восстании. Многим ссыльным она открывала путь на родину, духовным же лицам – лишь в европейскую часть Империи. Однако отсутствие денег на возвращение по-прежнему оставалось для части ксендзов непреодолимым препятствием: согласно закону, амнистированные были обязаны возвращаться за свой счет. При этом с 1 января того года иркутские власти перестали выплачивать пособие, потому что на это не были выделены финансы. Те ксендзы, которым еще было что продать, поспешно делали это и уезжали, порой тайком вооружившись револьверами. Ожидающих государственной помощи было много, и на 1 июля 1874 года в Тунке оставалось около девяноста духовных лиц. Проблемы, как и в 1872 году, все множились.

В Иркутске чиновники требовали «взятку». За паспорт нужно было заплатить двадцать-тридцать рублей, чтобы получить его за две недели – тому, кто давал меньше, приходилось ждать гораздо дольше. «И вот, в силу всех этих обстоятельств, – вспоминал отец Климович, – мы прожили в городе с 17 июня до 9 августа. За это время нужно было постараться раздобыть билеты, кроме того, требовало расходов то, о чем ведают некоторые чиновники, то есть взятки». На долю Климовича, Валентия Манельского и Онуфрия Сырвида (преклонных лет) выпали долгие ожидания, а десятку их товарищей удалось легче преодолеть препятствия, чинимые иркутскими властями. Так или иначе, но постепенно священники покидали Тунку.

В 1874 году, а, вероятно, и на следующий год на трактах, ведущих в европейскую часть Империи, можно было встретить множество польских священников: чаще всего они ехали не поодиночке, порой меняли попутчиков, навещали отдыхавших в городе товарищей, шедших по этапу, встречались с другими польскими ссыльными, жившими там на поселении, обращались к ним за помощью. Судя по записям Климовича, поляки были повсюду – одни перемещались на запад, поближе к родине, другие ждали освобождения, третьи сумели как-то устроиться в России и решили остаться тут навсегда. Информация, где и у кого по пути можно остановиться, распространялась молниеносно. Ксендзы охотно ею пользовались.

1 февраля 1875 года в Тунке еще оставались семьдесят два священника. В документах Иркутского архива сохранились до наших дней медицинские свидетельства об отчаянно плохом состоянии здоровья некоторых из них. Свидетельства выдавал специально прибывший из Иркутска врач Селетов. У сорокавосьмилетнего ксендза Аугустина Лаппы был увеличен лимфоузел на шее, который в холодное время превращался в язву, кроме того сыпь по всему телу, «гнойный катар» левого уха и другие очевидные симптомы различных заболеваний. Пятидесятилетний Каспер Войткевич (из Жмудзи) жаловался на сильную одышку, беспрерывный кашель и отек ног. Врач обнаружил двухстороннюю болезнь легких, короткое и частое дыхание, кашель с мокротой, сердечную недостаточность и увеличение размеров сердца, редкий пульс; по мнению Селетова, пациент был серьезно болен и, в сущности, его следовало бы госпитализировать. Врач не преувеличивал, ксендз Войткевич – высланный в Екатеринославскую губернию – постоянно недомогал и через год скончался. Состояние некоторых других товарищей Лаппы и Войткевича, которых на тот момент сочли здоровыми, было немногим лучше: по пути в европейскую часть России или вскоре после прибытия на место поселения скончалось еще много священников.