Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Теперь из Тунки пытались вырваться в европейскую часть Империи даже те, у кого совсем не было денег. Они боялись потерять летние месяцы, благоприятные для путешествия, и остаться здесь на зиму, когда им будут грозить отсутствие работы и голод. Священники просили Плотникова выдать им месячные «билеты» (пропуска) для выезда в Иркутск, дабы ходатайствовать там об отъезде. Некоторых неимущих ксендзов – этот факт подчеркивают сами русские – увозили более обеспеченные товарищи. 28 июня 1875 года иркутский губернатор предназначил для вспомоществования ксендзов тысячу триста сорок один рубль (в январе этого года предполагалось, что сумма составит тысячу восемьсот рублей). Не все нуждавшиеся получили деньги, кое-кто не хотел больше ждать и отказался, отправившись в европейскую часть России по этапу. Ксендз Матрась написал, что деньги (две тысячи рублей) прислали на руки заседателя Лопуцкого, а тот поделил их не по справедливости: «Раздавая нам деньги, заседатель прикрывал рукой верхнюю строку, где была указана получаемая сумма, и велел каждому ксендзу поставить внизу свои имя и фамилию. Такое даже у москалей не практикуется, потому что если кому полагаются от государства деньги, то он должен собственноручно написать, какую сумму получил и расписаться в этом. Как мы потом высчитали, Лопуцкий раздал лишь половину предназначенных нам денег, а остальное, вероятно, поделил с иркутскими чиновниками». Самому Матрасю досталось тогда тридцать рублей.

О решении освободить из Тунки последних польских ксендзов власти сообщали в июне 1875 года. На тот момент в Иркутске скопилось слишком много ходатайствовавших (1 июля их было там сорок человек), поэтому шестнадцать ксендзов, без денег, отослали на время в ближайшую деревню Смоленщина («в этой деревне они не имели даже куска хлеба»), ждать решения властей. Многие ходатайствовали в иркутских ведомствах о возвращении ста восьми рублей, не выданных им за последние полтора года пособий, но такую сумму было решено вернуть лишь нескольким больным. Получив документы, все поспешно покидали Иркутск. Некоторые лишь за Уралом снова начинали ходатайствовать о возвращении полагающихся им сумм.

Кое-кто снова отправлялся в европейскую часть России по этапу, переживая почти те же мытарства, что и ранее, по пути в Сибирь: «Не имея собственных средств для совершения такого путешествия, – цитировала письма ссыльных газета «Вядомосци Косцельне», – мы вынуждены были идти по этапу. И с мая месяца прошлого года (1875) до конца января сего года, то есть полгода, тащились вместе с преступниками через все тюрьмы и этапы на протяжении пяти тысяч верст, постоянно пребывая среди отбросов общества, павших так низко, что это превосходит все худшее, что только можно вообразить на свете; в такой компании, в убогих и вонючих углах этапируемый едва способен помнить, что в самом деле живет на божьем свете, и передвигается с места на место бездумно, словно маятник». Вероятно о другой группе, выдвинувшейся из Иркутска 4 августа, та же газета 20 июня 1876 года писала: «14 человек ушло (в прошлом году) по этапу: они выглядели, точно нищие – ободранные, точно бродяги, под строгим конвоем, даже в пересыльной их не выпускали в город и не разрешали свидания». Но многих и эта перспектива не пугала – после 1876 года в Тунке осталось уже всего несколько польских священников.

В европейской части России ксендзов селили в девяти губерниях: больных – в более теплых Екатеринославской и Астраханской, остальных – в Архангельской, Новгородской, Казанской, Костромской, Пензенской, Пермской, Тамбовской и Вологодской; было рекомендовано размещать польских священников в тех городах, где «поменьше католиков». Поначалу ксендзы надеялись, что ссылка их скоро закончится, однако на самом деле многие из них прожили здесь дольше, чем в Сибири. Многие осели в Курляндии, где их охотно принимал жмудский епископ ксендз Мацей К. Волончевский, по мере возможностей размещая при приходах. «Те, кто знает немецкий, жмудский или латышский, могут найти себе занятие при приходских священниках. Остальные питаются святым духом». В 1875 году власти перестали пускать новых ксендзов в Курляндию и ограничили свободу тех, кто уже осел там. По подсчетам самих ксендзов, на этих территориях в 1876 году находилось более семидесяти духовных лиц, в том числе одиннадцать – из Тунки.

В указанных губерниях ксендзов чаще всего поселяли в более или менее крупных городах; там они встречали «европейских» изгнанников 1863 года, а также новых ссыльных (теперь ссылаемых уже, главным образом, за церковные «прегрешения»), и порой в одном месте оказывалось несколько, а то и больше десятка ксендзов. Летом 1873 года в Великом Устюге находилось более десяти духовных лиц, в Спасске в 1879 году – четырнадцать, из них тринадцать – из Тунки, в губернском Городище Пензенской губернии в начале восьмидесятых годов жило тринадцать священников, в том числе восемь тункинских ссыльных, в Новомосковске – шесть, Царевококшайске, Цивильске и Ядрыни – не менее пяти в каждом, в Галиче – четыре, в Вологде – три. 15 августа 1881 года все ксендзы из Городища написали министру внутренних дел, что находятся в ссылке уже восемнадцать лет, это поистине «дьявольская судьба», и они просят разрешения вернуться на родину. Скорее всего, священники ничего не добились: власти никогда не освобождали группами; мы знаем, что Целестину Годлевскому из Вогиня на Подляшье разрешили вернуться на родину лишь в 1884 году, но их коллега Адам Мацкевич (из Жмудзи) остался в России и скончался, вероятно, в Городище после 1894 года.

Согласно поименным спискам, которые составляли ксендзы Александр Кероньский и Александр Марианьский во Львове в 1881 году и которые включали имена двухсот шестидесяти девяти духовных лиц (в том числе четырех епископов), многие из этой группы еще находились тогда на территории Империи. В свою очередь, согласно данным российского Министерства внутренних дел на 23 июня указанного года, во всей России по-прежнему оставалось двести ксендзов. Лишь майская амнистия 1883 года сделала возможными более массовые освобождения, но священников редко отпускали на родину, чаще высылали за пределы России. Как всегда, каждое дело ссыльного ксендза чиновники рассматривали индивидуально, затем поляки по одному покидали страну неволи. В восьмидесятые и девяностые годы XIX века только из группы тункинских ссыльных в России и Азии оставалось еще несколько десятков человек. Остальные будут освобождены лишь в следующем столетии.

В России они еще долгие годы жили под полицейским надзором, очень докучавшим, привязывавшим к определенному месту, препятствовавшим заработкам и вообще осложнявшим повседневное существование. «Полицейский надзор – это открытая тюрьма, – писал 25 февраля 1883 года из Спасска ксендз Куляшиньский. – Выехать за пределы города нельзя. Полицейский агент два, а то и три раза в день является со специальной книгой, в которой следует собственноручно расписаться в доказательство того, что ты находишься в положенном месте. В такой тюрьме нам даже кусок хлеба насущного – и тот не полагается».