Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Была еще одна неприятная для общины проблема, о которой не смогли умолчать в своих описаниях жизни в Тунке ни Новаковский, ни Жискар. Ростовщичество! Новаковский уклончиво пишет, что «некоторые» духовные лица – «позабыв о достоинстве, предавались ростовщичесту». Он не говорит, сколько было таких священников и не называет имен, однако отмечает, что одного ксендза-ростовщика – по решению общего собрания – исключили из общины. Новаковский пишет, что «имевший значительный запас средств» ксендз Константы Пиварский, ораторианец из Студзянны, желая спасти свою репутацию, давал деньги «в долг москалям и бурятам без процентов». За подобную трактовку проблемы ростовщичества в Тунке Новаковского в своих воспоминаниях решительно критикует ксендз Куляшиньский. Хотя он не говорит прямо, нетрудно догадаться, что его замечания касаются ксендза Пиварского, которого Куляшиньский филантропом отнюдь не считает. При этом он называет еще несколько имен – Коханьского, Теодора Рогозиньского, Лаппу, – представляя этих священников примерными членами тункинской общины, а больше всего места посвящает благочестивому ксендзу Онуфрию Сырвиду из Литвы – «Такие священники были в 1863 году, такие священники были в Тунке, и они искупали чужие грехи». «Чтобы возводить кого-то на пьедестал, – продолжает Куляшиньский, – и провозглашать идеалом польского священнослужителя, нужно иметь к тому основания: хочется спросить, располагал ли таковыми автор […], а если нет, то какое право он имел окружать его ореолом? Разве что он руководствовался идеалистическим мировоззрением в целом, а фамилия подвернулась случайно?» И заканчивает моралью: «История не терпит фимиама: ее возлюбленное дитя – правда».

Можно предположить, что Новаковский лукавил и приукрашивал реальность. Случайно ли он использовал в этих вполне осознанно нарисованных картинах фамилию ксендза Пиварского? Вполне возможно. Загадку эту однако, за недостатком информации, мы разрешить не в силах. Следует привести высказанное ранее положительное мнение о Пиварском – оно относится к тому периоду, когда священник находился на Байкале, и принадлежит не столь охотно восхвалявшему священнослужителей и даже неприязненно относившемуся к Церкви Бенедикту Дыбовскому, который познакомился с монахом во время их совместного пребывания в курортной местности Дарасун в Даурии. Пиварский, – писал Дыбовский в «Дневнике», – «отличался мягким характером, набожностью, изрядным патриотизмом. Часы у него шли по варшавскому времени, молился он в те часы, когда молились на родине; ночью специально вставал, чтобы преклонить колени. […] Местные жители называли его „святым человеком”. В праздничные дни он совершал для ссыльных службу в купальне. В Тунке же, живя в одном доме с больным ксендзом Владиславом Польковским (из Варшавской епархии), помогал ему во всех домашних трудах, а после смерти Польковского взял к себе в дом прежнего школьного товарища, бедного ксендза Изидора Цёнглиньского. О другом ксендзе, действительно обвинявшемся в ростовщичестве, речь пойдет ниже.

Постыдный факт представляют собой также случаи злоупотребления некоторыми священниками спиртным. Полбеды, если свидетелями тому становились лишь товарищи, но в общем и целом знали об этом и власти. 14 апреля 1869 года Плотников сообщал в Иркутск, что Анастазий Ядаховский (кармелит с Подляшья) ведет себя безответственно и уже два раза попадал в станичную тюрьму. На более длительный срок в иркутскую тюрьму угодил за драку «спьяну» пиарист Ян Бжозовский; проблемы с алкоголем имелись у ксендза Юстина Сесицкого, Станислава Буковского, Матеуша Каспшицкого, Гвидона Коморовского, а возможно, также и у других. Некоторые так и не смогли одолеть этот порок. Понятно, что в рюмке они искали забвения и утешения. Пьянство однако не являлось отличительной особенностью именно тункинских священников, это было проблемой многих ссыльных поляков. Главная причина данного прискорбного явления – тяготы ссылки.

Товарищеские и дружеские отношения – как это обычно бывает в жизни – завязывались скорее в более узких кругах. Уже тогда восхищение окружающих вызывала дружба люблинского ксендза Яна Линевича («человека исключительно отзывчивого, доброжелательного, общительного») и священника из Жмудзи Леопольда Дылевича. Они поселились вместе, и Линевич во всем выручал слабого здоровьем товарища. «Не было в Тунке дружбы возвышеннее этой». Большой круг близких друзей имел доминиканец отец Игнаций Климович (он упоминает более двух десятков имен), состоявший в сердечной дружбе с братом по ордену послушником Ангелом Сосновским, с которым они всю сибирскую ссылку прожили в одном доме. Старший друг и собрат по ордену Климовича, отец Винцентий Коханьский из Вильно, отправившись в европейскую часть Империи, взял его с собой, поскольку Климович остался без средств (однако в Тюмени их пути разошлись). О сердечных дружеских связях рассказывают также ксендз Станислав Матрась и ксендз Ян Наркевич.

Свободное от работы время, которого было в избытке, особенно долгими сибирскими зимами, вечера, воскресенья и все церковные праздники священники проводили по-разному. Светская и культурная жизнь была довольно развита. В доме ксендза Константы Песьляка из Жмудзи священники устроили «клуб»: собирались там для всякого рода развлечений, игр (карты, шахматы, шашки), дискуссий, лекций из различных областей знаний, поэтических вечеров, музицирования и т. д. В клубе имелась также картотека «публичной библиотеки», насчитывавшей тысячу книг, которые находились в домах разных священников; например, двести томов стояли у ксендза Эразма Ключевского и сто – у капуцина Вацлава Новаковского. Книги были из области теологии, философии, природы, главным же образом – из истории Церкви, всеобщей истории, истории Польши, имелись также энциклопедии и словари. Эта библиотека давала многим ксендзам возможность пополнять свои знания, изучать языки (в первую очередь, французский), кое-кто занимался научной работой, литературным творчеством. Ксендз Францишек Шмейтер, бывший профессор семинарии в Пултуске, интересовался ботаникой – он собрал гербарий растений региона, преподавал коллегам химию. Ксендз Феликс Ковалевский с энтузиазмом продолжал свои прежние занятия орнитологией, ловил интересных птиц, коих собралась у него, судя по всему, целая коллекция. Новаковский создал историю Луцкой епархии, подготовил труд о Люблинской унии 1569 года и Брестской унии 1596 года, пересказал труд иркутского архиерея Нила о буддизме. Наркевич написал «Трактат о любви к ближнему», а также жития двух виленских монахов. Ксендз Чаевич был автором трудов по гигиене и стихов, Шмейтер писал романы, францисканец Рафал Томашевский – сатиру в стихах. Ксендз Куляшиньский изучал философию, переводил труд немецкого теолога Иоганна фон Дёллингера. Переводом иноязычных трудов (французских и немецких) по философии и религии занимались также Юзеф Ковалевский, Францишек Рогозиньский, Ян Наркевич, Ян Помеховский и Петр Пискорский. Литературным творчеством увлекались в Тунке многие, в том числе Феликс Ковалевский и Люциан Малевич.