Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Сомневаемся, чтобы подобными принципами руководствовался «тункинский врач» ксендз Древновский, о профессионализме которого мы говорили выше. В нем очень нуждались товарищи по изгнанию и он, безусловно, это осознавал, однако покинул Тунку из корыстных соображений. 22 марта 1872 года он убеждал иркутские власти, что принудительное переселение из Енисейской губернии в Тунку нанесло ему ущерб, поскольку он потерял все свое имущество (лесопилку и хозяйство, которыми там обзавелся); теперь же здоровье его ухудшилось и он едва сводит концы с концами, поэтому просит снова выслать его в Минусинский округ. Ходатайство было удовлетворено, и летом 1872 года Древновский осел в деревне Шалоболинское в Тесинской волости. Его возвращения в Тунку добивался капитан Плотников, который писал в Иркутск, что Древновский необходим на прежнем месте, где к началу 1873 года ссыльных все еще находилось сто два человека, в том числе старики и больные, лишенные какой бы то ни было медицинской помощи. Наконец 7 марта 1873 года иркутские чиновники приняли решение опять отослать Древновского в Тунку. Он покинул Минусинский округ в следующем месяце. И хотя в 1874 году Древновский стал фельдшером и мог официально заниматься частной практикой в Тунке, через некоторое время вновь уехал в другое место (к этому мы еще вернемся). Все это говорит о том, что альтруистом его назвать нельзя. Судьба товарищей, вероятно, не была ему совсем безразлична, но собственное благо Древновский ставил выше интересов общины.

Репутации тункинских священников вредила бросавшая тень на всех ссыльных духовных лиц разошедшаяся эхом в среде поляков некрасивая история, которая касалась бернардинца отца Роха из Радома. 4 апреля 1867 года на каторге в Акатуе он публично сообщил о своей апостасии. В своем дневнике доминиканец отец Климович пишет об этом событии так: «в тот же день, в присутствии нескольких из нас, как священников, так и светских лиц, отрекся от католической веры ксендз Рох Климкевич из ордена бернардинцев, впоследствии ужасный святотатец. Он публично объявил, что верит лишь в труд и братство». Более резко высказался об этом ксендз Матрась: «Он публично отрекся от своего сана, своей священной римско-католической веры, и даже самого Бога, стал масоном. Потрясенный этим драматическим событием, бернардинец из Ленчицы отец Филипп Марковский немедленно отправился в келью к Климкевичу и умолял его не грешить, отказаться от своего решения и не развращать других узников, в ответ однако услышал, в частности, следующее: "Я знаю, что' делаю и не нуждаюсь в чьих бы то ни было предостережениях или уговорах, лишь теперь у меня открылись глаза, что христианско-католическая вера не содержит в себе ни слова правды, нет в ней ничего подлинного, один только внешний блеск, обман и лживые ксендзы"». Недавние товарищи в Тунке отстранились от него, не принимали в своих домах, не подавали руки, обращались к нему «пан Юзеф» (то есть называли светским именем), однако на Климкевича это не производило ни малейшего впечатления. Местные именовали его «Щедрушкой» из-за изуродованного оспой лица. Матрась говорит о нем: «жалкий человек», который «вел существование аморальное и развратное […], жил подобно язычнику».

Климкевич остался в России навсегда, обучился профессии фельдшера, сдал экзамены, работал (в тобольской тюрьме), женился. Он был еще жив к началу ХХ века, когда царь даровал ему позволение вернуться на родину, которым Климкевич, видимо, не воспользовался.

Другим злым духом общины – во всяком случае, по мнению некоторых тункинских священников – был монах-униат, пожилой базилианин из Супрасля, бывший повстанец, Теодозий Дыминьский. Товарищи по несчастью относились к нему недоверчиво, главным образом, потому, что он принимал как православное причастие в местной церкви, так и католическое – из рук посещавшего Тунку иркутского ксендза, но при этом избегал контактов с католиками.

«Что этого человека, сидевшего одновременно на двух стульях, тункинские священники подозревали в шпионаже, не подлежит сомнению, ибо он был чрезвычайно скрытен, всегда молчалив, избегал общества своих товарищей, целыми днями и вечерами рыскал по деревне, заходил в дома москалей, следил за всем и вся, особенно за действиями молодых священников, а однажды даже совершил особо подлый поступок: записал на листе бумаги – по-русски, большими буквами – имена и фамилии десятка ксендзов, которых подозревал в аморальном поведении, положил этот список в конверт и ночью перебросил через высокий забор во двор местного попа, священника православной церкви Тунки, прося его не отказать в любезности и переслать эту информацию, а точнее донос или своему иркутскому архиерею, или же непосредственно генерал-губернатору господину Корсакову.

Назавтра утром служанка попа вышла доить коров, нашла во дворе сие послание и сразу же отдала запечатанный конверт своему батюшке, который, прочитав весь этот подлый и отвратительный донос (перечень – по имени и фамилии – десятка священников, причем возле каждой фамилии имелись пометки или комментарии: как кто ведет себя в Тунке), тем же вечером пригласил к себе на чай доктора, ксендза Людвика Чаевича, и показал ему подброшенное ночью письмо, в котором ряд польских священнослужителей описывался в самых черных красках» (Матрась).

Батюшка после нескольких просьб передал письмо полякам, и оно было зачитано в польском магазине. Донос вызвал шок, те, кто помоложе да погорячее, рвались даже покарать подлеца, однако потом согласились, что безопаснее будет расправиться с ним на обратном пути в европейскую часть Империи. Скорее всего, он остался безнаказанным, а в январе 1873 года власти отправили Дыминьского в Архангельскую губернию.

Солидарность тункинских ссыльных подтачивало соперничество священников за пост старосты. Это была общественная должность, престижная и дававшая множество возможностей для налаживания отношений с чиновниками. Староста, в частности, знакомил ссыльных с новыми распоряжениями, созывал общие собрания, получал и раздавал пособия, через него шли посылки и письма. Во время выборов верх порой брали нездоровые эмоции, и место доставалось недостойному кандидату. Сами священники позже сурово оценивали таких персонажей: «К сожалению, как и повсюду на свете, если только речь не идет о прославлении Господа, люди обычно стремятся занять должность повыше, так и здесь, не раз кто-нибудь становился старостой просто потому, что желал возвыситься над остальными; желание это бывало тем более грешно, когда ему не сопутствовали необходимые черты характера. К сожалению, случалось и так, что грязные интриги, пристрастность, низкие поступки, подкуп, лесть приводили на эту должность того […], кто ни службу не совершал, ни требник не читал». Дважды старостой избирали ксендзов Людвика Чаевича и Антония Опольского, на один срок также – Юзефа Ковалевского, Петра Краевского, Эразма Ключевского («он с наибольшим рвением исполнял свои обязанности»), Теодора Рогозиньского и Фердинанда Стульгиньского.