Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Политика в конечном счете в основном оперирует в промежуточной сфере «плохого (или, если вы оптимист, «лучшего») против худшего». В любой отдельно взятый день в постгеноцидной Руанде можно было описать историю очередной мерзости — или историю замечательных социальных и политических улучшений. Чем больше историй я собирал, тем отчетливее осознавал, что жизнь во время геноцида, в силу самой своей абсолютности, вызывала более простой спектр реакций, чем жизнь с памятью о нем. У тех, кто выжил, истории и вопросы обычно функционировали по принципу «стимул — реакция»: истории вызывали вопросы, которые вызывали другие истории, вызывающие следующие вопросы, — и ни один сколько-нибудь глубоко мыслящий человек, похоже, не рассчитывал на точные ответы. В лучшем случае они надеялись обрести понимание: некие способы размышлять о непонятном положении человека в конце этого столетия, отличившегося невиданной дотоле экстремальностью. Довольно часто мне казалось, что эти истории рассказывали мне с той же целью, с какой потерпевшие кораблекрушение, не утонувшие, но и не спасенные, посылают по волнам записки в бутылках — в надежде на то, что, если даже уносимые ими легенды не принесут блага их автору, возможно, в какой-то иной момент, где-то в ином месте они пригодятся кому-то другому.

Даже сейчас, в первые месяцы 1998 г., когда я это пишу, война Руанды против геноцида продолжается. Вероятно, к тому времени, как вы прочтете книгу, исход этой войны станет отчетливее. Руанда может снова пережить не поддающееся никаким подсчетам всенародное кровопролитие, и «Власть хуту» может снова завладеть большей частью страны, если не всей. Есть также вероятность, что Руанда будет местом непрерывной мучительной борьбы, с отдельными периодами и районами жуткого террора и с отдельными периодами и районами неустойчивой стабильности, — как это в большей или меньшей степени продолжается со времен геноцида. РАЗУМЕЕТСЯ, ЕСЛИ ВЫ, МОЙ ЧИТАТЕЛЬ, ОКАЖЕТЕСЬ СВОЕГО РОДА АРХЕОЛОГОМ, КОТОРЫЙ ОТКОПАЕТ ЭТУ КНИГУ В ДАЛЕКОМ БУДУЩЕМ — ЧЕРЕЗ 5, 50 ИЛИ 500 ЛЕТ ОТ СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ, — ТО ЕСТЬ ШАНС, ЧТО РУАНДА БУДЕТ К ТОМУ ВРЕМЕНИ МИРНОЙ ЗЕМЛЕЙ ЖИЗНИ, СВОБОДЫ И СТРЕМЛЕНИЯ К СЧАСТЬЮ; ВОЗМОЖНО, ВЫ БУДЕТЕ ПЛАНИРОВАТЬ ПРОВЕСТИ ТАМ СВОЙ СЛЕДУЮЩИЙ ОТПУСК, и истории, которые вы найдете на этих страницах, окажутся всего лишь мемориальной декорацией. Примерно так мы ныне читаем истории о геноциде американских индейцев, или о годах рабства, или отчеты о чудовищных преступлениях против человечества, которыми были отмечены вехи развития Европы, — и думаем так, как сказал об Англии Марлоу, герой Конрада: «Мы живем при вспышке молнии — да не погаснет она, пока движется по орбите наша старушка Земля! Но вчера здесь был мрак».

В те 9 месяцев, что я провел в Руанде в общей сложности за шесть приездов, единственным «свежим» убитым, которого я видел, был молодой человек, который погиб в автомобильной аварии. За три минуты до этого он беззаботно катил вперед по своей жизни, а потом его водитель вильнул, чтобы не сбить старуху, переходившую дорогу, и теперь он лежал на боку в высокой траве, скрючившись, точно плод в утробе, с раскроенным черепом. Если бы у меня была его фотография и я воспроизвел ее здесь с заголовком «тутси, жертва геноцида» или «хуту, жертва РПФ», вы никак не смогли бы разоблачить этот обман. И в обоих случаях воззвание к вашему состраданию и чувству негодования было бы одинаковым.

Вот так обычно излагают историю Руанды, пока продолжается позиционная война между génocidaires и правительством, введенным во власть РПФ. В типичном репортаже под заголовком «Напрасные поиски высокой нравственности в Руанде» газета «Нью-Йорк таймс» описывала беженца-хуту, изувеченного при нападении солдат-тутси, и беженца-тутси, изувеченного ополченцами «Власти хуту», как «жертв в эпической борьбе между двумя соперничающими этническими группами», в которой «чистых рук нет ни у кого». Такие репортажи создают впечатление, что, поскольку жертвы с обеих сторон конфликта страдают одинаково, обе стороны нельзя поддерживать. Чтобы донести эту мысль, «Таймс» привела отрывок из речи Филиппа Ренжана — бельгийца, который считается одним из ведущих европейских экспертов по Руанде. «Это не история о хороших парнях и плохих парнях, — сказал Ренжан газете. — Это история о плохих парнях. И точка».

Именно после чтения таких газетных статей я и решил впервые отправиться в Руанду. Через год после геноцида Руандийскую патриотическую армию отрядили закрыть лагерь для «лиц, перемещенных внутри страны», в Кибехо, на холме, знаменитом явлениями Девы Марии. Более 8 тысяч хуту, которые бежали из своих домов после геноцида, жили в Кибехском лагере, изначально построенном французами во время операции «Бирюза». Операция РПФ по закрытию лагеря прошла неудачно, и сообщалось о гибели как минимум 2 тысяч хуту. И снова батальон ООН был под рукой — и снова ничего не сделал. Я помню в новостях фотографию солдата ООН, держащего двух мертвых младенцев, по одному в каждой руке, во время уборки территории после убийств.

Вначале геноцид, а теперь это, думал я: хуту убивают тутси, потом тутси убивают хуту, — если все это действительно так, тогда неудивительно, что мы не хотим в это влезать. Действительно ли все так бессмысленно и просто?

Сваленные кучами мертвецы, жертвы политического насилия, — главное обязательное блюдо нашей информационной диеты в эти дни, и, ЕСЛИ ВЕРИТЬ ТИПИЧНОМУ РЕПОРТАЖУ, ВСЕ МАССОВЫЕ УБИЙСТВА СОТВОРЕНЫ РАВНЫМИ: МЕРТВЫЕ НЕВИННЫ, УБИЙЦЫ ЧУДОВИЩНЫ, СОПУТСТВУЮЩАЯ ПОЛИТИКИ ЛИБО НЕТ ВООБЩЕ, ЛИБО ОНА БЕЗУМНА.За исключением географических названий, такой репортаж из любой точки мира читается как одна и та же история: племя, стоящее у власти, истребляет племя, не допущенное к власти; еще один круг старинной ненависти, чем больше вещи меняются, тем больше они остаются прежними. Как и в сообщениях о землетрясениях или извержениях вулканов, нам сообщают, что эксперты знали о линии геологического разлома и нарастании давления, и эти сообщения порождают в нас страх, расстройство, сострадание, негодование или просто нездоровое возбуждение — и, может быть, желание послать выжившим милостыню. Типичная история о массовом убийстве говорит об «эндемичном» или «эпидемическом» насилии и о местах, где люди убивают «друг друга», и вездесущность этой болезни, кажется, отменяет любое желание задуматься о данном единичном примере. Эти истории мгновенно возникают из пустоты и точно так же мгновенно в нее возвращаются. Анонимные мертвецы и их анонимные убийцы становятся своим собственным контекстом. Ужас становится абсурдом.