Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Комиссия по Кибехо была создана по инициативе этого режима в попытке дать понять, что столь кровавое закрытие лагеря не было обычной практикой для Руанды. Она была составлена из дипломатов, юристов, военных и ученых специалистов из восьми стран, ООН и Организации Африканского Единства, а также включала одного из руандийских министров. Своим заключительным докладом члены комиссии ухитрились разозлить всех, кто так или иначе имел отношение к Кибехо, практически поровну поделив вину за эту катастрофу между всеми тремя сторонами: правительством, ООН с гуманитарным сообществом и génocidaires .

В октябре 1994 г. похожая комиссия экспертов, учрежденная Советом Безопасности ООН для расследования масштабной бойни, которая последовала за убийством Хабьяриманы, пришла к выводу, что, хотя «преступления против человечества в Руанде совершали обе стороны вооруженного конфликта», все же «согласованные, спланированные, систематические и методичные» акты «массового истребления, осуществлявшиеся элементами хуту против группы тутси» в Руанде, «составляют геноцид» и что не обнаружено никаких улик, которые «указывали бы, что элементы тутси совершали преднамеренные акты с целью уничтожить этническую группу хуту как таковую». Этот доклад подчеркивал, что впервые за все время с момента принятия Генеральной Ассамблеей конвенции о геноциде в 1948 г. ООН выявила случай этого преступления. Тем поразительнее было то, что доклад комиссии по Кибехо завершался словами: «Трагедия в Кибехо не была результатом спланированных руандийскими властями действий по убийству определенной группы людей, но не была и случайностью того рода, которую нельзя было предотвратить».

Мысль была ясна: комиссия считала продолжение существования Кибехского лагеря «важным препятствием на пути стараний страны оправиться от разрушительных результатов геноцида прошлого года» и полагала, что и солдаты РПФ, и «отдельные элементы среди ЛПВС» подвергали людей в лагере «лишению жизни и серьезному телесному ущербу». Если эта формулировка истории о том, как безоружных детей рубили мачете или расстреливали в спину, покажется вам странно «антисептической», учтите, что правозащитные организации часто описывают весь руандийский геноцид как общее «серьезное нарушение прав человека» — применяя тот же самый термин, который эти организации используют, говоря о смертных приговорах в США. Комиссия отметила, что РПФ был партизанской армией, не способной контролировать толпу и выполнять полицейскую работу, и в своих рекомендациях призвала правительство развивать умение гуманно и дисциплинированно реагировать на «ситуации, связанные с социальной напряженностью и чрезвычайными обстоятельствами». Она также сочла, что международные гуманитарные агентства, раздираемые политическими конфликтами, доказали свою неспособность мирно закрыть Кибехо, и рекомендовала им навести порядок в собственных делах. Наконец, комиссия рекомендовала правительству Руанды провести «расследование индивидуальной ответственности в своих вооруженных силах», но ничего не сказала о привлечении к ответственности génocidaires из числа ЛПВС за их преступления в Кибехо.

Примерно в то время, когда комиссия по Кибехо опубликовала свой отчет, два офицера РПФ, командовавшие операцией во время закрытия лагеря, были арестованы и примерно год спустя предстали перед военным трибуналом. Вердикт красноречиво показывал, как новый режим понимает свое затруднительное положение. С офицеров была снята всякая ответственность за руководство массовым убийством или попустительство ему, но они были признаны виновными в том, что не сумели воспользоваться военными средствами, имевшимися в их распоряжении, чтобы защитить гражданских лиц, подвергавшихся опасности, — и это было, разумеется, то самое обвинение, которое РПФ выдвигал против МООНПР и международного сообщества в целом во время геноцида 1994 г.

Но от кого следовало РПФ защищать ЛПВС, если не от самого себя? Ответ, подразумевавшийся в вердикте по Кибехо, состоял в том, что главная опасность была создана génocidaires из числа жителей лагеря и международными гуманитарными организациями, которые согласились с их пребыванием там. Иными словами, РПФ судил себя за то, что принял сторону обывателей-хуту против лидеров «Власти хуту», которые причинили им столько мучений. Суд требовал, чтобы убийства в Кибехо рассматривались так, как предлагала медсестра-норвежка, когда я лежал на больничном полу в Бутаре, — не как мера измерения нового порядка, а как уродливая отрыжка порядка старого.

Марк Фрохардт, ветеран миссий «международного реагирования на чрезвычайные ситуации» в Чаде, Судане и Сомали, заместитель главы миссии ООН по правам человека в Руанде, пришел к поразительно похожему выводу: «Я не стану оправдывать способ, которым был закрыт Кибехо, — говорил Фрохардт под конец своего пребывания в Руанде, которое продлилось 2,5 года. — Но, я полагаю, важно понять, что именно неспособность гуманитарных организаций скоординировать успешную операцию создала почву для последовавшей трагедии. Когда армия увидела, что старания гуманитарных агентств выдворить людей из лагерей не достигают эффекта, они поняли, что остаются единственным институтом или силой в стране, которая способна закрыть эти лагеря». И, продолжал он, «ГЛАВНОЙ ПРИЧИНОЙ ТОГО, ЧТО МЫ НЕ СУМЕЛИ УДАЛИТЬ ЛЮДЕЙ ИЗ ЛАГЕРЕЙ И ОПЕРАЦИЯ РПФ ПРЕВРАТИЛАСЬ В КАТАСТРОФУ, БЫЛА… НЕСПОСОБНОСТЬ ОТДЕЛИТЬ ТЕХ, КТО УЧАСТВОВАЛ В ГЕНОЦИДЕ, ОТ НЕВИНОВНЫХ И НЕПРИЧАСТНЫХ».

Фрохардт выступал как сотрудник гуманитарных и правозащитных организаций перед аудиторией, состоявшей в основном из коллег-профессионалов в Вашингтоне, и считал провальные действия гуманитарного сообщества в Кибехо симптомом более глубокого кризиса его коллективного человеческого и политического воображения. «Я еще никогда не работал в постконфликтном обществе, где недавние события, недавняя история оказывали бы столь безжалостное влияние на текущую ситуацию, — говорил он. — И я никогда не работал в стране, где гуманитарные и развивающие организации так противились бы включению причины и следствия этих событий в свой анализ текущей ситуации». В конце 1994 г., всего через полгода после геноцида, вспоминал Фрохардт, «нередко приходилось слышать, как гуманитарные работники в Руанде произносили утверждения типа «да, геноцид случился, но пора забыть его и двигаться дальше», или «уже достаточно сказано о геноциде, давайте займемся восстановлением страны».

Я тоже слышал такие реплики — постоянно. Фрохардт не единственный среди иностранных гостей понимал, что «все, что делается в Руанде, приходится делать в контексте геноцида», но так считали очень немногие. Большинству же память о геноциде казалась неприятной назойливой помехой — или, того хуже, политической уловкой, созданной новым правительством как алиби для объяснения собственных несовершенств. Спустя некоторое время я взял в привычку спрашивать таких людей: «Если, боже сохрани, будет убит или просто умрет ваш близкий родственник или друг, сколько вам понадобится времени, чтобы преодолеть первоначальное чувство утраты — так, чтобы могло пройти хотя бы несколько дней или даже неделя, в течение которой вы не будете ее мучительно переживать? А сколько вам понадобится времени на восстановление, если будет стерта с лица земли вся ваша социальная вселенная?» Обычно я получал ответ типа: «Ладно-ладно, но это еще не делает геноцид оправданием для сегодняшних проблем».