Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

Я сказал ему, что, по мнению некоторых руандийцев, обычно их соотечественники не говорят правду, что руандийская культура предполагает сокрытие правды, и для того, чтобы понимать Руанду, нужно проникнуть внутрь этого царства мистификации. И поинтересовался о его соображениях на сей счет.

— Может быть, как раз те, кто так утверждет, и говорят неправду, — ответил он и неожиданно от души рассмеялся. Потом добавил: — Не думаю, что это только наша культура, тем более что и во многих других странах я не вижу честности в политике. Но в некоторых других странах, когда пытаешься лгать, тебя разоблачают сильные институты, которые работают, чтобы точно знать, что происходит. — Он на мгновение умолк. Потом продолжил: — Лично у меня нет никаких проблем с тем, чтобы высказывать правду, а ведь я — руандиец, так почему же люди не берут и меня как пример руандийца? Мне даже намекали, что, возможно, в политике порой есть такие вещи, которые не стоит оглашать, — а я говорю о них публично. Чем чаще мне на это указывают, тем больше я убеждаюсь, что прав.

На взгляд Кагаме, лживость — не руандийская черта, а политическая тактика, и он считал ее слабым приемом. Это не значит, что не следует хранить тайны; но тайны, даже если они включают уловки, не обязательно являются ложью — это просто правда, которую не произносят вслух. И Кагаме обнаружил: в мире, где политиков изначально считают лжецами, можно добиться внезапного преимущества, не прибегая к фальши.

— Иногда, — сказал он, — правду говоришь потому, что это наилучший выход.

У подножий вулканов Вирунга, в зоне Масиси в заирском Северном Киву, на возвышении с видом на приозерную крестьянскую деревню Мокото виднелись развалины монастыря, которые можно было бы принять за архитектурный памятник средневековой Европы. Но эти руины были новыми. До начала мая 1996 г. Мокото жил почти так же, как любой старинный кафедральный городок. В то время как деревенские жители селились внизу, в хижинах, сложенных в основном из самана и с соломенными крышами, монахи-трапписты на холме жили в величественном компаунде из камня и красивого резного дерева, с большой церковью, библиотекой, гостиничкой для посетителей, молочной фермой с почти тысячей коров, авторемонтной мастерской и электростанцией, работавшей от водяного колеса. Монастырь был главным поставщиком социальных услуг для Мокото и соседних деревень; монахи управляли шестью школами и благотворительной лечебницей, создали водопровод для деревенских жителей, которые прежде тратили значительную часть своего времени, таская ведра. В январе и феврале 1996 г., когда в монастырь стали стекаться сотни людей, искавших убежища от банд, изгнавших их из собственных домов, отец Дхело, настоятель Мокото, заирец, принимал их, не задумываясь.

Отец Дхело знал, что эти вынужденные переселенцы — тутси, бегущие от нападений хуту, возглавляемых экс-РВС и интерахамве из ооновских лагерей в Гоме, расположенных в тридцати с лишним милях к юго-востоку от Мокото. С начала 1996 г., когда некоторым западным правительствам начало надоедать оплачивать эти лагеря, распространялись слухи о том, что поток помощи перекрыт или что лагеря насильственно закрывают, и осевшие в регионе génocidaires и их заирские союзники-хуту усилили и расширили свою войну в Северном Киву. Теперь складывалось впечатление, что они стараются «этнически зачистить» центральную горную сельскохозяйственную часть Северного Киву, дабы создать более постоянную базу «Власти хуту», которую уже неофициально называли во всем регионе «Хутулендом».

Отец Дхело все это знал. И знал, что в 1994 г. génocidaires не стеснялись осквернять святость церквей в Руанде. Но когда местные лидеры хуту стали угрожать ему смертью за то, что он предоставляет убежище переселенцам-тутси в Мокото, он не дал себя запугать.

— Я сказал им, что если они считают, что моя смерть может решить проблему, и если я умру один, то я готов умереть, — рассказывал мне отец Дхело. — После этого они больше за мной не приходили.

Потом в начале мая отец Дхело уехал из монастыря по делам.

В то время около тысячи тутси стояли лагерем вокруг монастыря. По словам отца Виктора Бурдо, монаха-француза, который прожил в Мокото 17 лет, толпа хуту собралась вокруг лагеря вечером в среду, 8 мая. Послышались выстрелы в воздух, и сотни тутси побежали прятаться внутри церкви. В пятницу монастырь получил предупреждение, что готовится генеральное наступление. Не было никакого безопасного способа вывести из монастыря тутси, но большинство монахов удалось эвакуировать; отец Виктор был одним из шестерых, которые оставались там вплоть до воскресенья 12 мая. В то утро боевики хуту прорвались в церковь, выволокли часть тутси наружу и казнили их мачете.

— Ничего нельзя было сделать, — говорил отец Виктор. Он и его собратья-монахи бежали, уехав на тракторе.

Когда спустя девять дней я встретился с монахами из Мокото, они сами были вынужденными переселенцами, живущими во временных жилищах в Гоме. Отец Виктор, высокий, худощавый мужчина с тревожным выражением аскетического лица, сидел в своей сутане цвета хаки на циновке в маленькой душной комнатке.

— Все деревенские были сообщниками, кто в умолчании, кто в мародерстве, и невозможно разделить их по степени ответственности, — рассказывал он. — Это как в Руанде: НЕЛЬЗЯ СКАЗАТЬ, ЧТО ВСЕ ОНИ ВИНОВНЫ, НО ОТДЕЛИТЬ ОДНИХ ОТ ДРУГИХ НЕВОЗМОЖНО.

Отец Виктор был в Кигали 7 апреля 1994 г., в следующий день после убийства Хабьяриманы, и он сказал мне:

— Это был точно такой же сценарий.

Мокото — место настолько уединенное, что потребовалось три дня, чтобы весть о массовом убийстве в монастыре достигла Кигали, где я был в то время. Эта история вписывалась в узор недавних событий. В предшествующие полтора месяца по меньшей мере 10 тысяч тутси были изгнаны из Северного Киву и вынуждены искать спасения в Руанде. Руандийское правительство обвинило Заир в соучастии в их изгнании, поскольку заирские войска часто довозили тутси до границы, потом конфисковали или уничтожали их документы о заирском гражданстве. Заирские власти отреагировали ссылкой на бурно обсуждавшийся, но никогда не приводившийся в действие закон о национальности, проведенный в 1981 г. в нарушение собственной конституции Заира и целого ряда международных законодательных конвенций, — закон, который лишал гражданства заирцев руандийского происхождения, делая их лицами без гражданства.