Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

После того как все жизненно необходимые расходы были покрыты благотворительностью, жители лагерей могли свободно заниматься коммерцией, и благотворительные агентства часто обеспечивали дополнительные стимулы для этого — например сельскохозяйственные ресурсы. Главные лагеря Заира быстро превратились в места крупнейших, наиболее богатых по ассортименту и самых дешевых рынков в регионе. Заирцы сходились и съезжались за многие мили, чтобы отовариваться chez les Rwandais [20] У руандийцев ( франц. ). , где не менее половины товаров составляли поставки гуманитарной помощи — фасоль, муку и растительное масло отмеривали из мешков и бидонов, проштемпелеванных логотипами иностранных доноров. А когда интерахамве и экс-РВС активизировали нападения на пастухов-тутси в Северном Киву, лагерные рынки Гомы стали славиться невероятно дешевой говядиной.

Да, лагеря были перенаселенными, дымными и вонючими — но такими же были и дома, из которых бежали многие руандийцы; и, в отличие от большинства руандийских деревень, по сторонам главных транспортных артерий крупных лагерей выстраивались аптеки с хорошим ассортиментом, двухэтажные видеобары с собственными генераторами, библиотеки, церкви, бордели, фотостудии — всё, чего только душа пожелает. «Гуманитарии», водившие меня по лагерям, часто изъяснялись как гордые землевладельцы, бросая фразы вроде «прекрасный лагерь», хотя при этом и восклицали: «Ах, эти бедные люди», и задавались вопросом: «Что мы делаем?!»

ПРИБЫЛЬ ОТ «БЕЖЕНСКОЙ» КОММЕРЦИИ РАСХОДИЛАСЬ ВО МНОГИХ НАПРАВЛЕНИЯХ, НО СОЧНЫЕ КУСКИ ЕЕ ОТПРАВЛЯЛИСЬ ПРЯМИКОМ ЧЕРЕЗ ПОЛИТИЧЕСКИЕ АФЕРЫ НА ЗАКУПКУ ОРУЖИЯ И БОЕПРИПАСОВ.Ричард Макколл, директор отдела кадров Агентства международного развития Соединенных Штатов, описывал Заир как «ничем не ограниченный коридор поставок вооружения» для génocidaires. УВКБ высказывался в том же духе, хоть и более осторожно, но это никогда не мешало ему требовать еще денег на поддержание жизнедеятельности лагерей.

Официально политика УВКБ должна была способствовать «добровольной репатриации». Поначалу это делалось так: люди за день-два записывались для погрузки в автобусы, которые должны были везти их обратно в Руанду. Но когда некоторые люди, согласившиеся на это, были избиты или убиты до назначенной даты отъезда, было решено просто каждое утро приводить в лагеря пустые автобусы и давать возможность всем желающим добежать до них. Неудивительно, что и эта программа вскоре тоже была сочтена неудачной.

— А что это значит — добровольно? — как-то спросил меня генерал Кагаме. — В норме это означает, что кто-то должен подумать и принять решение. Не думаю, что даже просто пребывание в лагерях не является добровольным решением для невинных людей. Я полагаю, что присутствует некое влияние. Так как же мы можем говорить об их добровольном отъезде?

На самом деле влияние, противодействующее возвращению в Руанду, часто исходило изнутри того самого гуманитарного сообщества, которое якобы способствовало репатриации. «Им небезопасно возвращаться домой, — говорил мне то один, то другой гуманитарный работник. — Их могут арестовать». Но что, если эти люди заслуживали ареста? «Мы не можем об этом судить, — говорили мне, а потом, чтобы положить конец дискуссии, обычно заявляли: — В любом случае правительству в Кигали не очень-то нужно, чтобы они возвращались». Разумеется, лишь очень немногие из работавших в лагерях людей хоть раз побывали в Руанде; их организации такие поездки не поощряли. Так что со временем в их среде развилась эпидемия болезни, которую дипломаты называют «клиентитом»: чрезмерно доверчивого принятия точки зрения своего подопечного. Стоило мне только пересечь границу, возвращаясь в Руанду, как у меня возникало ощущение, будто я прошел сквозь подзорную трубу. В УВКБ Гомы мне говорили, что Руанда полна решимости предотвратить репатриацию и что возвращенцам часто не дают покоя, просто чтобы гарантировать, что остальные беженцы за ними не последуют. Но в УВКБ Кигали меня потчевали статистикой и аргументами, показывающими не только то, что Руанда хочет возвращения беженцев домой, но и что те, кто уже вернулся, были приняты как подобает.

В июне 1995 г. премьер-министр Заира, Кенго Уа Дондо, посетил Гому и произнес речь, в которой сказал, что если международное сообщество не закроет эти лагеря, то Заиру придется своими силами отослать руандийцев домой. В том же августе заирские солдаты действительно двинулись на лагеря и в традиционно грубой манере — с помощью тотальных обысков и поджогов — выгнали около 15 тысяч руандийцев через границу менее чем за неделю. Это больше, чем все достижения УВКБ за предшествующие шесть месяцев. Но УВКБ противился насильственной репатриации — за исключением тех случаев, как напомнил мне Джеральд Гахима в руандийском Министерстве юстиции, когда дело касается вьетнамских беженцев, переправившихся на лодке в Гонконг. Комиссар ООН по делам беженцев, Са-дако Огата, лично убеждала президента Мобуту отозвать своих парней — широко ходили слухи, что ему за это заплатили наличными, — и «патовая ситуация», которую она часто резко критиковала на заседаниях Совета Безопасности, быстро вернулась на свое место.

Освещение действий Заира в прессе подчеркивало многочисленные нарушения международного гуманитарного законодательства, которые претерпевали беженцы — в основном старики, женщины и дети, не способные убежать. Почти никаких продолжений их историй на руандийской территории не следовало. Да и действительно, события разворачивались довольно скучно: беженцы без проблем расселялись в своих деревнях, уровень арестов держался ниже среднего, а кигальский офис УВКБ, впечатленный тем, как правительство справилось с этим вопросом, объявил это добрым знаком искренности Руанды в ее призывах к своим людям возвращаться домой.

— Нет никакой возможности воспрепятствовать международному сообществу вмешиваться, учитывая такую ситуацию, как геноцид, — однажды сказал мне генерал Кагаме. — Но оно может предоставлять не те средства для решения наших проблем. С одной стороны, иностранцы признают, что в Руанде имел место геноцид, но, похоже, не понимают, что кто-то за него ответствен, что кто-то планировал его и приводил в исполнение. Вот почему мы теряемся, когда появляются инсинуации, что мы, мол, должны договариваться. Когда спрашиваешь «с кем?», они ничего не могут сказать. Они просто не могут заставить себя сказать, что нам следует договариваться с людьми, которые творили геноцид. Разумеется, в долгосрочной перспективе они создают большую проблему, поскольку можно сделать так, чтобы геноцид с виду все меньше и меньше напоминал гигантское преступление, за которое людей нужно преследовать и привлекать к ответственности. Более того, — сказал Кагаме, — в этих лагерях есть совершенно невинные люди, и это для них очень плохая ситуация. По крайней мере здесь, в Руанде, хоть и случаются некоторые инциденты, присутствует некий уровень душевного здоровья. Может быть, это не самое приятное, может быть, это не самое лучшее, но это лучшее в сложившихся обстоятельствах.