Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет: Новые очерки о блатных и уличных песнях

Подобные трактовки — откровенная чушь. Попытку развеять мифы вокруг «Песни…» предпринял Михаил Кононенко в статье «Неизвестный М. Ю. Лермонтов». Кононенко указывает на то, что Белинский полностью игнорирует кульминационную часть «Песни…» — описание самого боя между купцом и опричником. «Неистовый Виссарион» пишет: «Начинается бой (мы пропускаем его подробности); правая сторона победила». Но именно подробности кулачного боя являются ключом к пониманию поэмы!

Отметим, что Лермонтов был прекрасно знаком с этой «народной забавой», что, в частности, подтверждали в своих воспоминаниях его троюродный брат Аким Павлович Шан-Гирей и тарханская крестьянка Аграфена Ускокова. Но кулачный бой вместо борьбы был необходим Лермонтову также для придания поэме особого драматизма, психологизма, который отсутствует в народной песне.

Вспомним тезис о том, что в бою «купец побеждает бесчестного врага». На самом деле Кирибеевич — не бесчестный враг. Напротив, непредвзятый читатель испытывает к нему симпатию и даже сочувствие. Сам Белинский вынужден изумлённо заметить: «Не правда ли: вам жалко удалого, хотя и преступного бойца?» Да конечно! Ведь в ряду «демонических» героев Лермонтова (Печорин, Арбенин, «печальный Демон») он — наиболее совестливый и трагичный. Кирибеевич не рад своей страсти, просит царя отпустить его «в степи приволжские, на житьё на вольное, на казацкое», где он примет смерть от «басурманского копья». Он молит Алёну Дмитриевну обнять его «единый раз, на прощание». Нехарактерное поведение для опричника…

В поединке на Москве-реке сходятся два достойных противника, каждому из которых автор сочувствует. Но победитель будет один. И в самом начале песни Лермонтов ясно даёт понять, кто является «фаворитом» в предстоящем бою. Царь спрашивает Кирибеевича о причине его печали:

Это — не пустая похвальба. Сам Степан Парамонович признаёт мастерство противника, давая наказ братьям (отзвук «братцев-калашничков»):

Калашников не уверен в своей победе. Да и на Москве-реке, где собрались бойцы «для охотницкого бою, одиночного», против Кирибеевича не осмеливается выйти ни один — даже после неоднократного вызова:

Сам Калашников выходит лишь после третьего выклика! Он скрепя сердце идёт на бой. Просто не остаётся иного выхода… И вот тут Лермонтов протягивает еще одну нить от фольклорной былины к поэме: как и «братцы-калашнички», купец Калашников сознательно идёт на бесчестный поступок.

Чтобы понять это, обратимся к тонкостям кулачного единоборства. Следует выделить три разновидности такого поединка. Первый — бой «один на один» перед началом «стеношного» побоища. Он допускал удары в голову — но ни в коем случае не в висок! Второй, существовавший как раз во времена Ивана Грозного, «Божий суд», или судебный поединок («поле»). Спорящие стороны встречались в бою сами или нанимали профессиональных бойцов. Кто побеждал, тот считался правым. И наконец, классический «охотницкий бой», где категорически запрещались любые удары в голову. Разновидность «охотницкого боя», описанная Лермонтовым, называлась «раз на раз», «удар на удар» или «через черту». Проводилась черта, за которую нельзя было заступать, а дальше каждый боец поочерёдно наносил удар, пока кто-то из соперников не падал на землю или не отказывался от поединка. Уклоняться в сторону, сдвигаться с места запрещалось. В поединке «раз на раз» бывали случаи гибели бойцов, однако, если победитель действовал по правилам, вины за ним не признавали.

Даже позднее, в свободном бою, запрет на удары в голову сохранялся. Такой поединок описывает Максим Горький в повести «В людях» (1915). Он перечисляет удары под ложечку, в грудь, под мышку — но не в голову!

Все эти подробности до тонкостей знал Лермонтов. Его брат Шан-Гирей вспоминал детство поэта: «Зимой… на плотине с сердечным замиранием смотрели, как православный люд, стена на стену (тогда ещё не было запрету), сходились на кулачки. И я помню, как расплакался Мишель, когда Василий-садовник выбрался из свалки с губой, рассечённой до крови». Позже, зимой 1836 года, Лермонтов устроил между крестьянами кулачный бой. Вот что в 1881 году вспоминала 80-летняя Аграфена Ускокова: «Супротивник сына моего прямо по груди-то и треснул, так, значит, кровь пошла. Мой-то осерчал, да и его как хватит — с ног сшиб. Михаил Юрьевич кричит: “Будет! Будет, ещё убьёт!”» Отметим: в «стеношном» бою Василию-садовнику рассекли губу, а сын крестьянки в «охотницком» поединке получил удар в грудь. Разные правила…

А теперь обратимся к поэме. Вот что пишет Михаил Кононенко:

«Давайте рассмотрим, как у Лермонтова описывается этот богатырский бой:

Из этого описания становится очевидно, что опричник Кирибеевич начал бой честно, по правилам, нанося удар в грудь, или, выражаясь боксерским жаргоном, по “корпусу”, хотя и знал, что в лице купца Калашникова имеет своего смертельного врага. Но он также знает и то, что грубое нарушение правил ведения кулачного боя карается казнью и что даже для него, любимого опричника, царь исключения не сделает, поскольку нарушение правил с его стороны не может быть случайным. Кирибеевич не может выйти из боя или отказаться от него, потому что нужно будет объяснять царю причину такого поступка, а причина такова, что царь не будет в восторге. Для Кирибеевича единственный выход — одолеть купца в честном бою. Купец же Калашников после удара, нанесённого ему Кирибеевичем, понимает, что против профессионального бойца, каковыми в то время являлись опричники, ему едва ли удастся выстоять в честном бою, и сознательно идёт на нарушение правил, которое карается смертной казнью, — он наносит Кирибеевичу удар “прямо в левый висок со всего плеча”. Удар смертельный и хорошо выверенный, поскольку он знает, что ещё раз нарушить правила и добить противника ему никто не позволит. Так, отстаивая свою честь и честь своей семьи далеко не праведным способом, Степан Парамонович хорошо осознавал, что он делает. Купец Калашников знает, что заслужил смертную казнь. “Чему быть суждено, то и сбудется; постою за правду до последнева!” Это — отчаянный крик души честного человека, решившегося на бесчестный поступок. Он роняет себя в своих же собственных глазах, и сама жизнь для него после этого бесчестия уже становится непосильным бременем».