Наум Синдаловский - Мятежный Петербург. Сто лет бунтов, восстаний и революций в городском фольклоре

Но вернёмся в майский день 1704 года, когда торжественно освятили и наименовали Кроншлоссом (Коронный замок или замок) первую мазанковую крепость на острове. Название это сохранилось только на памятной медали, выбитой в честь завершения строительства крепости. Вскоре появилось новое название крепости — Кроншлот.

Строительство крепости начал сам Пётр. Не щадя ни себя, ни подчинённых, он вышел в ледяное море и собственноручно замерил глубины для строительства крепости на отмели южнее острова Котлин и форта — по другую сторону узкого фарватера. Затем всю зиму, в глубочайшей тайне, теряя замерзших, утонувших и умерших от голода и холода товарищей, солдаты спускали на дно залива огромные бревенчатые ящики-срубы, заполненные камнями. Эти ряжи перекрывали деревянным настилом и уже на нём возводили крепость. Крупнейший знаток отечественной истории В. О. Ключевский однажды пришёл к невесёлому выводу: «Едва ли найдётся в военной истории побоище, которое вывело бы из строя столько бойцов, чем сколько легло в Петербурге и Кронштадте». Приказ Петра делать крепость «прямо под потерянием живота» означал не что иное, как смертный приговор тысячам согнанных со всей России «работных людей» и рекрутируемых солдат. Только за одну зиму 1703/04 годов на строительстве крепости пало 8 тысяч лошадей, в то время как погибшие служивые люди не учитывались вовсе. В это время фольклор вёл свой счёт:

Только в 1723 году изменившуюся до неузнаваемости крепость и выросший к тому времени на острове город — с торговым и военным портами, судостроительным заводом, административными и жилыми домами, Итальянским дворцом А. Д. Меншикова, дворцом Петра, с каналами и доками — переименовали в Кронштадт. Из истории известно, что однажды Петром завладела мысль превратить Кронштадт в центр Петербурга. Он решил перенести туда правительственные учреждения и Военно-морское ведомство. Ларе Юхан Эренмальм, посетивший в 1712 году Петербург, оставил свидетельство того, что «на этом острове царь намерен построить так называемый Новый Амстердам… по той причине, что ни один город за границей не понравился царю столь сильно». Вполне вероятно, что в кругах, в которых вращался Эренмальм, топоним «Новый Амстердам» в применении к Кронштадту имел обиходное и, видимо, распространённое значение.

Очень скоро Пётр отказался от такой увлекательной идеи. Кронштадт остался крепостью, и уже в XVIII веке его называли «Российскими Дарданеллами», а к концу XIX столетия — «Королевской крепостью». Ни один неприятельский корабль за всю историю Кронштадта не смог безнаказанно миновать остров. «Дом Балтийского флота», как называли Кронштадт моряки, надёжно защищал подступы к Петербургу — Ленинграду.

«Мы из Кронштадта» — крылатая фраза, ставшая формулой гордости и самоуважения, — родилась не на пустом месте. Вся история крепости и его славного гарнизона служит ярким доказательством безусловного права на такую самоидентификацию, хотя происхождение популярной фразы и не вполне ясно. Нельзя сказать с полной определённостью, что появилось раньше — название киносценария Вс. Вишневского, по которому сняли одноименный кинофильм, или сама фраза, ставшая, благодаря фильму, крылатой. Кронштадт и сегодня является военно-морской крепостью на подступах к Петербургу. Снижение его роли в современной оборонительной системе страны только кажущееся. На самом деле это не так. «Кронштадт спит, а служба идёт», — не без оснований утверждает кронштадский городской фольклор.

Служба на флоте в народе считалась особенно почётной:

Основное население острова принадлежало к военному сословию, абсолютное большинство которых относилось к «нижним чинам». До революции их уделом была жестокая палочная дисциплина, которая особенно процветала на русском флоте. Бессмысленная муштра, телесные наказания, плохая пища все годы службы сопровождали русского матроса. Жизнь превращалась в каторгу. За жестокие порядки, царившие в казармах и на кораблях Кронштадта, матросы прозвали его «Сахалином», или «Матросским Сахалином». Надо сказать, что нелестные ассоциации с тем, давним дореволюционным статусом острова возникают до сих пор. На блатном жаргоне кронштадтская военно-морская база известна своим характерным прозвищем: «Свора боцманов».

Кронштадт. Николаевский проспект

Современный проспект Ленина в XVIII веке назывался Господской улицей, как её называли в народе, «Главная улица» Кронштадта. Затем, в 1903 году, её статус повысили до проспекта, который назвали Николаевским, имя Ленина проспекту присвоили в 1918 году.

Несмотря на то что Кронштадт, по определению, был военным городом, развитие промышленности и торговли, рост административного аппарата, появление культовых сооружений и учебных заведений создавали условия для возникновения в нём незначительного, но могущественного гражданского господского слоя, ревностно охранявшего свои сословные привилегии. Если в столичном Петербурге солдатам запрещалось посещать только императорские театры и центральные городские сады, то в Кронштадте такой запрет распространялся даже на центральную улицу города. Традиционно она делилась на две части. Восточная сторона, по которой не имели права ходить рядовые, в повседневном обиходе называлась «Бархатной» и предназначалась исключительно для офицеров и гражданских лиц. Низшие армейские чины могли ходить только по западной стороне «Главной улицы», в народе её прозвали «Ситцевой».

В 1867 году на прилавках петербургских книжных магазинов появился роман Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы», в котором, кажется, впервые в литературе зафиксировано фольклорное понятие «кронштадтский мещанин» в значении мошенник, плут, аферист. Сам Крестовский пытался объяснить эту идиому тем, что в Кронштадте «легка приписка в общество этого города». Так это было на самом деле или нет, сказать трудно, но образ хитрого пройдохи, жулика и проходимца у петербуржцев действительно связывался с Кронштадтом. В городском фольклоре родилось ещё одно название гражданского жителя острова-крепости, оно образовано от названия самого острова Котлин — «Котландерец», в значении «хитрый, ловкий пройдоха». Легко заметить, что это прозвище, даже если не подозреваешь о его этимологии, не отличается сочувствием.