Вольфганг Акунов - Гунны — страх и ужас всей Вселенной

Все перечисленные выше факты, да и многие другие подробности убеждают нас: клану «царских гуннов» (именуемых Приском, в подражание Геродоту, «царскими скифами»), могущественному роду гуннских владык, следовало опасаться только конкурентов из своих собственных рядов. Никакой иной потенциальный узурпатор не мог ссылаться на покровительство небесных, высших сил, не имел в своем «идеологическом активе» чудесных птиц вроде божественных орлов, и ни один гуннский воин не последовал бы за простым смертным, осмелившимся поднять мятеж против отпрыска царского семейства гуннов.

Следовательно, юноши и молодые мужчины, принадлежавшие к правящему роду, по праву рождения обладали привилегиями царевичей, и знали, что со временем станут править – если даже не всей гуннской державой, то, во всяком случае, отдельными гуннскими племенами или областями. Это вполне соответствовало древнему, не раз подвергавшемуся осуждению и критике, но, тем не менее, вполне понятному принципу непотизма. По которому, например, владыки монголов из рода Чингис-хана разделяли великую монгольскую державу – «Монгол Йеке Улус», простиравшуюся от Корейского полуострова до Волги и Днепра -, между братьями и племянниками, а римские христианские первосвященники – несравненно меньшую по размерам Папскую область между своими внебрачными сыновьями, замаскированными под «племянников» (латинское слово «непос», от которого происходит понятие «непотизм», означает в переводе именно «племянник»).

Недостатки высокого рождения заключались в том, что гуннская держава, как и всякая великая империя, всегда страдала от нехватки простых, безродных, воинов и в то же время – от избытка высокородных царевичей. Возможно, и сам Аттила, в свою бытность царевичем, избежал насильственной смерти лишь потому, что его (по ряду противоречащих друг другу версий) в 10-, 12- или 14-летнем возрасте отсылали заложником в Рим на Тибре. Возможно, выбиравший его заложником дед или дядя втайне надеялся, что этот замкнутый и слишком умный для своих лет (что внушало родичам опасения) царевич в ходе очередного гуннско-римского (или чисто внутриримского) конфликта будет убит или тайно отравлен в «Вечном городе».

Но все произошло иначе, как и во времена Модэ, вообще представляющегося своего рода черновой, или исходной, формой, «заготовкой» или «прототипом» Аттилы. В их судьбах так много удивительных параллелей, что иные сторонники «новой хронологии» а ля Фоменко и Носовский могли бы принять Модэ и Аттилу за одно и то же лицо, изрядно «сократив» тем самым гуннскую и мировую историю! Видимо, именно пребывание юного Аттилы заложником в Первом Риме (о котором у нас, правда, как уже говорилось, нет достоверных сведений) наложило неизгладимый отпечаток на всю его дальнейшую жизнь и деятельность.

Ветхий Рим, в который попал юный заложник Аттила (если он и впрямь туда попал), переживал первое десятилетие последнего столетия своего существования в качестве номинального центра западной половины Римской «мировой» империи. Всего несколько десятков лет оставалось до захвата «Вечного Города» западно-готским царем (и, «по совместительству», восточно-римским военачальником в чине «магистр милитум») Аларихом из рода Балтов в 410 г. Возможно, заложник Аттила стал свидетелем и очевидцем этого всемирно-исторического события. Увиденное им не могло не пробудить в честолюбивом царевиче жгучего желания властвовать. Желания предводительствовать воинами, овладевать городами и крепостями, преодолевая стены непрятельских укреплений, и захватывать добычу. Такие впечатления не забываются, оставаясь в сердце навечно. Но возможно и другое. На Аттилу произвели неизгладимое впечатление не столько захват «Вечного Города» вестготами (вкупе с аланами-сарматами и, по некоторым сведениям – какими-то примкнувшими к ним гуннами) Алариха (проникшими в Рим через ворота, открытые им то ли изменниками, то ли взбунтовавшимися рабами), сколько блеск и нищета «догорающей кровавым огнем эпохи». Ибо расцвет римской культуры все еще продолжался. Римская административная и судебная система, все римские государственные и общественные учреждения продолжали, пусть и по инерции, функционировать, по-прежнему исполненные древнего римского духа. Подобно тому, как многие знатные древние семейства города на Тибре продолжали поддерживать, на свои собственные средства, храмы прежних, языческих богов. Несмотря на то, что еще император Константин I Великий своим М(ед)и(о)ланским эдиктом, а затем – Феодосий I Великий официально положили конец власти старых богов над умами и душами своих подданных, утвердив в качестве государственной религии христианство. И в этом было коренное отличие Первого Рима от Рима Второго – Константинополя на Босфоре, в котором изначально господствующее положение занимали христиане, доминировавшие повсюду – вплоть до синклита (новоримского сената).

Однако от пытливого ума юного варвара не могло укрыться и нечто иное. За величественным и возвышенным, казавшимся бессмертным, духом, которым были по-прежнему проникнуты все римские учреждения, больше не ощущалось прежней силы. Несомненно, юного заложника осведомили о важнейших политических событиях: 395 г. (возможно, год рождения Аттилы) стал годом смерти василевса Феодосия Великого, в правление которого в последний раз, пусть ненадолго, один император вновь (как в свое время Константин I) объединил Западный и Восточный Рим в одну единую, как встарь, «мировую» Римскую империю.

Шесть лет спустя, в 401 г., Флавию Стилихону, римскому полководцу вандальского, т.е. германского (по отцу) происхождения, тестю западно-римского императора Гонория (Онория), удалось в очередной раз нанести поражение царю вестготов (являвшемуся одновременно восточно-римским полководцем высокого ранга) Алариху (с помощью своих гуннских союзников-«социев», особенно лихо дравшихся под римскими орлами и драконами). Но в 408 г. отважный Стилихон был убит по приказу собственного зятя – боявшегося усиления тестя-вандала вероломного августа Гонория. Хотя гуннские телохранители-«букелларии» Стилихона защищали своего военачальника до последней капли крови.

Это был удивительный, поразительный, невероятный мир, великий, подавляющий своим размером город. «Капут мунди», с множеством театров, цирков, площадей, библиотек и бань, дворцов, огромных, пяти- и шестиэтажных домов (подсчитано, что, живи все граждане тогдашней «столицы мира» в одноэтажных домах, территория Рима на Тибре простиралась бы от Тирренского до Верхнего, сиречь Адриатического моря), с узенькими уличками (шириной от 1 до 3 метров; самая крупная улица «Вечного Города» – «Священная дорога», или, по-латыни, Виа Сакра, была всего 6 метров шириной), переполненными людьми и повозками. Мегаполис, живя в котором, можно было лишь время от времени увидеть небо у себя над головой. Все было совсем иначе, чем там, на Истре, где он, Аттила, мальчишкой объезжал своего первого жеребчика, где жизнь была проще и лучше во всех отношениях. Римский мир совсем не казался ему привлекательным, как и римский, городской образ жизни. Кто знает, возможно, мир стал бы лучше, а люди стали бы счастливее, если бы все города исчезли с лица земли, по которой бы тогда, от моря до моря, бродили лишь вольные люди и кони?