Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Между тем встреча Кларендона и Горчакова в начале сентября 1869 г. на одном из германских курортов была призвана активизировать возникший диалог. Коснувшись вопроса о Центральной Азии, британский министр высказал идею о превращении этого региона в некое подобие Бельгии через распространение действия международного права на ханства. Как сообщал Горчаков в Петербург, Кларендон обосновал свое предложение следующим аргументом: «Мы (британцы. — Е.С .) не испытываем тревоги относительно планов Вашего правительства в Центральной Азии, однако мы опасаемся того, что амбиции второстепенных администраторов на местах могут быть воплощены в жизнь…», поскольку «они не обращают особого внимания на указания центральных властей» [443].

Очевидно, либеральный Кабинет демонстрировал тем самым глубокую озабоченность по поводу серьезных разногласий, которые могли возникнуть в двухсторонних отношениях из–3а неконтролируемой активности российских и британских официальных представителей в странах Востока. Кроме того, ряд членов индийского правительства, за спиной которых стояли группы торгово-промышленных лоббистов, также оказывали влияние на диалог по ситуации в пограничном пространстве Центральной Азии [444]. Неудивительно, что в беседе с Горчаковым посол Бьюкенен признал: «Такой могущественный сосед как Россия может заставить индийское правительство уделить гораздо больше внимания военным установлениям на северо–3ападной границе, чем требовалось до настоящего времени, и если бы они (русские. — Е.С .) убедились, сколь многие люди в Англии заинтересованы в финансовом процветании Индии, то он (Горчаков. — Е.С .) понял бы, насколько чувствительным может стать общественное мнение в отношении событий, которые способны поставить под угрозу это процветание, и на какой ранней стадии правительству необходимо будет вынуждено принимать во внимание эти настроения» [445].

С другой стороны, те англофобы среди военно-политической элиты России, которые выступали против любой идеи превращения Афганистана в буферное государство по британскому сценарию, все же не оставляли попыток остановить сближение двух держав. Типичной в этом плане представляется записка полковника П.И. Кутайсова, военно-морского агента в Лондоне, которая свидетельствовала о том, что надежды на реванш после крымской катастрофы не оставляли элитное российское офицерство. По его мнению: «Англия с замечательным постоянством является помехой во всем, что касается России, и очень хорошо известно, что у России нет злейшего врага, чем Англия, всегда, везде и неизменно преследующая во всех своих политических действиях лишь одни личные интересы и коварные цели, и при этом не стесняя себя никоими нравственными и человеческими началами, и никакими правилами справедливости, добросовестности и законности права… Несокрушимое могущество Англии только кажущееся, и на случай войны с нею только от энергии русского правительства будет зависеть доказать эту истину и отбить у нее охоту постоянно и дерзко вмешиваться в наши дела и на каждом шагу оскорблять самолюбие величайшего государства на земном шаре» [446].

Далее автор записки приводил аргументы в пользу внутренней слабости Соединенного Королевства, мнимое величие которого, с его точки зрения, определялось двумя факторами: превосходством на морях и господством над Индией. Для того чтобы сокрушить Великобританию, полагал Кутайсов, требовалось провести внезапную атаку на метрополию, а также организовать постоянное крейсирование военных кораблей на коммуникациях в Атлантическом, Тихом и Индийском океанах. Он даже предлагал реанимировать средневековое каперство, которое, с его точки зрения, могло дезорганизовать британскую торговлю и положить конец обогащению Англии за счет заморских владений. Интересно, что идеи Кутайсова нашли отклик среди российских морских стратегов, которые, как будет показано в следующих главах, приступили к разработке плана крейсерской войны на океанских торговых путях. Более того, под впечатлением этих проектов, Александр II в 1872 г. отдал приказ о переводе штаба морских сил России на Тихом океане из Николаевска, закрытого льдами и туманами в течение шести месяцев, в более свободную ото льда гавань Владивостока [447].

Открытие навигации через Суэцкий канал в 1869 г. внесло коррективы в систему морских коммуникаций и еще больше повысило стратегическую ценность Среднего Востока для Лондона, в то время как, с другой стороны, волнения в Восточном Туркестане вызвали обеспокоенность Петербурга. Именно на этом фоне и развивался в течение трех лет русско-британский диалог усилиями Кларендона, Горчакова, Форсайта и других дипломатов. При этом часть правящих кругов Соединенного Королевства склонялась к тому, чтобы признать право на реализацию Россией авторитарной модели догоняющей модернизации азиатских стран, хотя претворение в жизнь этого сценария, как считало большинство экспертов, могло привести к занятию Российской империей доминирующего положения на пространствах Евразии, что в свою очередь ставило под угрозу глобальное лидерство Британии.

Принимая во внимание то обстоятельство, что одним из ключевых регионов для реализации указанной авторитарной модернизации выступал бассейн Амударьи, утверждение там России означало, как справедливо заметил английский историк, «опасность русского господства над афганцами, угрозу постоянных рейдов через северо–3ападную границу Индии, искры, которые могли воспламенить горючий материал на севере Индостана», а в конечном итоге распад установленного порядка в результате всеобщего мятежа против британской администрации [448].

Вот почему правительство Индии выступало за юридическое признание царским правительством отказа Бухары как российского протектората от «всех законных прав своего владения землями к югу от Окса, за исключением Чарджуя и Керби» [449]. При этом в Калькутте учитывали то значение, которое стал приобретать в глазах предпринимателей и торговцев Бадахшан, историческая область к северо-востоку от Кабула, известная месторождениями драгоценных камней и стратегически значимая торговыми путями, которые ее пересекали, соединяя между собой Персию, Индию и Восточный Туркестан. Таким образом, если англичане считали Бадахшан входящим в состав территории Афганистана, русские продолжали отстаивать вассалитет этой области по отношению к бухарскому правителю, а, следовательно, и главе Российской империи [450].

В противоречие с официальной политикой невмешательства в дела Афганистана, влиятельные лица как в Лондоне, так и в Калькутте разделяли концепцию Роулинсона и его сторонников, которые рекомендовали консультативному органу при статс-секретаре — Совету по делам Индии обеспечить афганского эмира Шер Али ежегодной субсидий в 60 тыс. фунтов стерлингов и военными материалами, необходимыми для модернизации его армии. Они также выдвинули идею предоставления политического убежища упоминавшемуся Абдул Малик-хану — старшему сыну эмира Бухары, который после разгрома антироссийского восстания и неудавшегося дворцового переворота нашел приют в Кабуле с ноября 1868 г. [451]По воспоминаниям Ф. Робертса, прослужившего более сорока лет на различных военных должностях, включая пост главнокомандующего англо-индийской армией, «форвардисты» по сути реанимировали старую доктрину генерал-губернатора Индии лорда Окленда, который еще в 1830-х гг., подразумевая Афганистан, провозгласил настоятельную необходимость для Великобритании «создать сильное и дружественное государство на северо–3ападе Индии» [452].