Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Идеи наступательной политики вошли в противоречие с попытками Англии заключить исторический компромисс с Россией по азиатским делам. Так, весной 1871 г. один из экспертов, некто Э. Иствик, представил на имя лорда Грэнвилла, возглавлявшего Форин офис, меморандум, в котором после резкой критики политики «искусного сдерживания», или «идиотизма», как некоторые «форвардисты» иронично называли этот курс (здесь, конечно, присутствовала игра слов: masterly inactivity or imbecility . — E.C .), он привел различные аргументы в защиту более жесткой позиции, которую призвана занять Великобритания в ответ на действия России. Прежде всего, Иствик напомнил о результативности для англичан наступательного подхода в период военного конфликта с Персией 1856–1857 гг., когда войска шаха безуспешно осаждали Герат. Теперь Лондон, по его мнению, столкнулся с проблемой превращения Персии во «внешнюю линию обороны Индии, непроходимую для России или любой другой державы». Соответственно, эксперт призывал Кабинет проводить более благожелательную политику по отношению к Тегерану, выделить финансовые ресурсы шаху, отправить ему военных инструкторов и вооружение для войск, не останавливаясь перед уступкой ему Герата и Мерва. Такой комплексный подход, с точки зрения Иствика, позволил бы обеспечить преобладание англичан на Среднем Востоке [453].

Для упрочения позиций в Персии еще с середины 1860-х гг. деловые круги Туманного Альбиона при содействии либеральных Кабинетов приступили к инвестированию капитала в развитие региональной инфраструктуры. Группа финансовых лоббистов, представителями которой выступали такие дельцы, как барон Д. Рейтер, вкладывали средства в строительство телеграфных линий, дорог с твердым покрытием, складов и морских гаваней. Медленно, но верно англичане прибирали к рукам коммерческое судоходство в Персидском заливе. Британские инженеры составляли проекты меридиальных железных дорог, сеть которых должна была протянуться от Бушира и Бендер-Аббаса на побережье залива до Тегерана и Каспийского моря. Все это свидетельствовало о том, что, невзирая на официально провозглашенный Уайтхоллом курс достижения с Россией «мира любой ценой» через заключение компромисса по азиатским вопросам, британские правящие круги продолжали рассматривать «форвардистские» концепции даже в годы смягчения напряженности между двумя державами как своеобразный запасной сценарий политики на Востоке [454].

Восточный или Восточный Туркестан вошел в ареал Большой Игры с 1860-х гг. Оценивая специфику его географического положения, исследователи указывали на хребет Тянь-Шань, который разделяет эту территорию на два исторических региона — Джунгарию к северу с административным центром г. Кульджа и Кашгарию к югу со столицей в г. Кашгаре [455]. Еще в 1771 г. цинский император Цяньлун подчинил Восточный Туркестан своей власти. В то время как Джунгария была полностью разорена имперскими войсками, а ее жители, относившиеся к группе монгольских народов, вырезаны завоевателями, тюркское население Кашгарии, включая уйгуров как представителей наиболее многочисленного местного этноса, сохранили традиционный уклад жизни под властью империи Цин. По мере миграции кочевых племен в Джунгарию происходила тюркоизация и исламизация населения Восточного Туркестана. Любопытно, что с течением времени часть нетюрок, например, дунгане, также приняли ислам [456].

Четыре крупных административных центра, столько же средних по размеру населенных пунктов и двадцать три небольших оазиса Восточного Туркестана были окружены обширными пустынями, каменистыми степями и высокими горными хребтами, представлявшими собой природные барьеры, которые защищали эти земли от вторжений извне, за исключением долины реки Или — естественного прохода в горной цепи Тянь-Шаня. Известная с незапамятных времен своими месторождениями железных и медных руд, а также нефти и золота, долина Или являлась как бы продолжением Восточного Туркестана. Ее оседлое население выращивало зерновые культуры и хлопок-сырец. Статистика указывает на удвоение экспорта сырья из этой области в Российскую империю с 1852 по 1856 г. [457]

В 1861 г. чиновник англо-индийской администрации Р. Дэвис, упоминавшийся в этой главе, составил записку о природно-ресурсном потенциале стран, расположенных к северу от Британской Индии, и перспективах торговли с ними. Автор обратил внимание правительства на стратегическое значение Восточного Туркестана как опорной базы для распространения влияния на всю Внутреннюю Азию, рынок для фабричных изделий, а также средство давления как на империю Цин, так и Россию угрозой поддержки освободительного движения проживавших там народов под знаменем ислама. Документ содержал прогноз коммерческой и политической экспансии европейских держав, особенно, России, в один из наиболее труднодоступных регионов мира. Примечательно, что спустя всего лишь пять лет торговый оборот Раджа с Восточным Туркестаном превысил 100 тыс. рупий, а к 1868 г. он уже достиг 1 млн. 38 тыс. рупий [458].

Согласно цинским историческим хроникам, антиправительственные выступления под исламскими лозунгами происходили там с завидной регулярностью. Только в первой половине XIX в. на территории Восточного Туркестана было зарегистрировано четыре крупных восстания местного населения. Кроме того, проникновение туда отрядов тайпинов в 1862 г. спровоцировало очередной конфликт между влиятельными тюркскими и ханьскими кланами [459]. Вскоре он вылился в восстание уйгуров, дунган и других мусульман против цинских властей. Его участники вырезали китайские семьи, вынудив избежавшее этой участи немусульманское население спешно покинуть мятежную провинцию [460]. Вот как Милютин в одном из посланий Горчакову характеризовал последствия этих погромов для ситуации на границах Русского Туркестана: «Занятие дунганами Кульджи и Чугучака (в 1866 г. — Е.С .), как известно Министерству иностранных дел, поставило всю пограничную с Китаем часть Семипалатинской области в весьма невыгодное положение. Полная неурядица, господствующая ныне в Тарбагатайской и Илийской провинциях, составляет постоянную приманку для наших киргизов, которые пользуются всяким удобным случаем, чтобы перейти границу и принять участие в грабежах дунганей, вызывая тем возмездие… и вторжения китайских киргизов, присоединив к тому набеги дунганей, постоянные переходы к нам ищущих спасения китайских подданных, общее напряженное состояние всего пограничного населения… При этом есть основание опасаться, что дунгане, одушевленные, как известно, сильнейшим мусульманским фанатизмом, оправившись от своей борьбы с китайцами, могут сделаться опасными для нашего господства в степи, что подтверждается нападением, которые они решались делать не только на наших киргизов, но и на наши отряды» [461].