Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Вместе с проведением параллелей между интересами России и Германии в Восточной Азии, Беверидж упомянул об опасной ситуации, вызванной появлением немцев на берегах Тихого океана. Он призывал лондонский Кабинет учитывать германский фактор в геостратегических построениях, поскольку планы кайзера Вильгельма, подкрепленные значительным экономическим потенциалом, представлялись ему гораздо более далеко идущими, чем амбиции русского царя [1065]. В доказательство американский журналист приводил оккупацию немцами китайской бухты Цзяочжоу, создание на полуострове Шаньдун морской базы, а главное вытеснение британских товаров немецкими на азиатских рынках [1066].

Если Керзон и другие «форвардисты» настаивали на союзе сначала с Цинской империей, а позднее — с Японией, особенно после подписания договора о торговле и мореплавании между Лондоном и Токио в 1894 г. и японской победы в войне против Китая год спустя [1067], их противники, как уже говорилось выше, скорее проявляли намерение заключить компромисс с Россией, мотивируя такой подход укреплением ее позиций в регионе, действием франко-русского союза и, что более важно, возрастанием германского влияния в Европе.

Так, упоминавшийся Деметриус Боулджер констатировал в солидном британском журнале Фортнайтли Ревью : «Процесс (движения России к Тихому океану. — Е.С .) почти такой же, каковым он был для этой страны (Великобритании. — Е.С .) в ее стремлении господствовать на всех водах мира и проникать на каждый континент в те места, где можно было бы заполучить выгодную территорию без особых трудностей» [1068].

Оценивая франко-русское сотрудничество в ходе демарша великих держав, поддержанного Германией, накануне подписания Симоносекского мира между Японией и Китаем, Р. Харт, о котором говорилось в предыдущих главах, писал, что ситуация ухудшается по мере того, как позиции Англии на Дальнем Востоке ослабевают, потому что «Россия и Франция стоят рука об руку единым фронтом», и англичане «скоро ощутят на себе их мертвую хватку» [1069]. Если к ним присоединится Германия, хотя бы только для умиротворения Японии, такая комбинация, по мнению Харта и других экспертов, поставила бы под сомнение способность Британской империи осуществлять лидерство в мире. Словно в подтверждение этих опасений, министр иностранных дел В.Н. Ламздорф записал в своем дневнике 16 февраля 1895 г.: «Прежде всего, для нас (России. — Е.С .) важно обеспечить безопасность и целостность Кореи, потому что даже такое сотрудничество ad hoc (с Францией и Германией. — Е.С .) способно ограничить британские амбиции в Азии, представив европейские проблемы совершенно в ином свете» [1070].

Таким образом, политика «блестящей изоляции» оказывалась несостоятельной перед лицом вызовов конца XIX — начала XX в. «Пекин демонстрирует признаки нового кризиса. — сообщал Харт одному из друзей в январе 1899 г. — Похоже, что Англия в китайском вопросе может столкнуться с объединенной оппозицией России, Франции, Германии и Китая» [1071]. Отсюда распространение среди британской политической элиты настроений в пользу заключения оборонительных союзов по региональным вопросам в Азии. Их свидетельством стала, например, книга путевых очерков английского журналиста Норманна Генри. «Почему бы не вступить в соглашение с Россией на Дальнем Востоке, чтобы разграничить там сферы влияния, несмотря на споры по европейским делам?» — задавал автор риторический вопрос в эпилоге своего сочинения, которое было опубликовано в 1895 г. [1072]Аналогичным образом все тот же Харт писал другу 7 июня 1896 г.: «Что касается политики, нужно смотреть фактам в лицо: мы не можем остановить, мы не можем подавить Россию, и лучшим выбором для Англии было бы дружественное соглашение с этой большой державой» [1073].

Хотя оценка дипломатической деятельности лорда Солсбери не входит в задачу автора книги, ее дальневосточный вектор, безусловно, заслуживает отдельного рассмотрения [1074]. На наш взгляд, ключом к ее пониманию может служить высказывание премьер-министра, относящееся к декабрю 1885 г.: «Держава, способная укрепить свои позиции в Китае, получит первенство в мировой торговле» [1075]. Оно как нельзя лучше объясняет его стремление избежать риск и не форсировать ход событий на международной арене, чтобы сохранять свободу рук в любом регионе мира, не исключая Дальний Восток, который превратился в «горячую точку» к концу XIX в.

Очевидно, было бы упрощением рассматривать прагматичное отношение лидера консерваторов к России как русофобское. «Русские только подтверждают мое мнение о том, что они не такие ужасные парни в конечном итоге», — сообщал он лорду Литтону в разгар войны 1877–1878 гг. Даже на протяжении кризисных периодов в истории двухсторонних отношений Солсбери сохранял уверенность, что «Россия не сильно отличается от многих других цивилизованных наций» [1076]. Но, хотя он отвергал непосредственную опасность русского вторжения в Индию, отстаивание умеренно жесткой позиции перед лицом традиционного оппонента всегда оставалось его политическим кредо. «Если Россия продемонстрирует нам, что для нее и также для нас в Азии недостаточно пространства, наша политика по отношению к ней должна быть непримиримой и возможно более эффективной», — заявил он в сентябре 1885 г., инструктируя Р. Морьера перед утверждением последнего на должность посла в Санкт-Петербург [1077].

Учитывая неблагоприятное для интересов британской империи развитие международной ситуации, а также изложенные выше взгляды, вряд ли стоит удивляться, что премьер-министр не упустил благоприятный момент для зондажа возможного компромисса с Россией во время официального визита Николая II в Великобританию, о чем говорилось ранее. Вместо общей дискуссии, Солсбери предложил царю обсудить животрепещущие проблемы англо-русского соперничества в региональном ключе, начиная с Египта и Черноморских проливов и заканчивая Дальним Востоком. Записи его бесед с российским императором в Бальморале 27–29 сентября 1896 г. показывают, что глава Сент-Джеймского Кабинета высказывал намерение, используя современный язык, «перезагрузить» двухсторонние отношения, чтобы положить конец Большой Игре, хотя он сам не был уверен в реальности осуществления своего замысла. К тому же Николай с подозрением воспринял реверансы Солсбери в сторону России, находя их не чем иным, как дипломатической ловушкой, цель которой состояла в том, чтобы вбить клин в дружественные отношения Петербурга с Парижем и Берлином [1078].

Схватка за концессии и морские базы на Дальнем Востоке побудила Солсбери возобновить предложения о дипломатическом сотрудничестве двух империй в январе 1898 г., перенеся акцент на ситуацию вокруг Китая. Разрастание дальневосточного кризиса даже заставило осторожного премьер-министра отозвать главу британской дипломатической миссии, сторонника решительной политики сэра Николаса О'Коннора из столицы Поднебесной, назначив его послом в Петербург. Ему были даны инструкции попытаться вновь открыть дискуссию с министром иностранных дел России Н.Н. Муравьевым о ситуации в Азии. По сообщению О'Коннора, «Муравьев был вполне готов к обсуждению любого предложения, которое бы привело стороны к лучшему пониманию ( entente ) между двумя странами» [1079]. Несмотря на внешне позитивную реакцию, царское правительство тормозило проведение даже предварительных консультаций под предлогом того, что британский заем Китаю и оккупация ее войсками порта Вэйхайвэй нарушили-де и без того хрупкое равновесие интересов в северо-восточных провинциях Цинской империи [1080]. Аналогичным образом российские дипломаты сдержанно отнеслись к инициативе Форин офис провести международную конференцию по проблемам Дальнего Востока, используя опыт Берлинского конгресса, участники которого поделили Африканский континент на сферы влияния европейских государств в 1884–1885 гг. [1081]