Евгений Сергеев - Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

В течение короткого промежутка времени после второй опиумной войны и подавления восстания тайпинов многие британские и российские государственные деятели продолжали рассматривать Дальний Восток как значимый регион мировой политики. Однако с начала 1870-х гг. их внимание переключилось на решение других первостепенных проблем: подчинение Центральной Азии и колонизацию Восточной Сибири — для России, укрепление северо–3ападной границы Индии и распространение принципов фри-треда в Азии — для Великобритании [1024].

Что же касается Дальнего Востока, то Особое совещание, созванное в Петербурге 29 июля 1883 г., одобрило административную реорганизацию, нацеленную на развитие Амурского бассейна, усиление влияния России на ее тихоокеанских соседей — империя Цин, Японию и США, а также обеспечение прочного «тыла» империи в случае войны в Европе. В связи с этим учреждалось новое Приамурское генерал-губернаторство, объединившее три прежних области — Забайкальскую, Амурскую и Уссурийскую, плюс важные в стратегическом плане остров Сахалин и полуостров Камчатка [1025]. Принятые решения казались назревшими и необходимыми с учетом возможных попыток Пекина вернуть территории на Дальнем Востоке, потерянные в середине XIX в., тем более, что китайцы прилагали к этому все усилия в 1885–1886 гг., когда Россия и Британия вновь балансировали на грани войны из–3а событий на границах Афганистана, о которых шла речь в предыдущих главах [1026].

Источники свидетельствуют, что до японо-китайской войны 1894–1895 гг. вряд ли существовала какая-либо серьезная угроза позициям Великобритании на Дальнем Востоке. Правда, конфликт мог возникнуть из–3а попытки царских дипломатов и военных добиться права на создание морской базы в порту Лазарева на Корейском полуострове в 1885 г., реагируя на просьбу о российском покровительстве со стороны вана (короля) Кореи, находившегося в вассальной зависимости от цинского императора. Как уже говорилось ранее, англичане ответили на это симметрично, оккупировав порт Гамильтон на островах Комундо, контролировавших вход в Корейский пролив [1027].

Не обладая достаточными ресурсами, чтобы одновременно воевать с афганскими войсками в Пенде и британской морской эскадрой на Тихом океане, при отсутствии коммуникаций, по которым можно было оперативно снабжать войска, Россия вынуждена была отказаться от занятия порта Лазарева и приступить к сооружению великой Транссибирской железнодорожной магистрали в начале 1890-х гг. Хотя некоторые публицисты считали этот проект очередной «никчемной бюрократической затеей» и «самым затратным предприятием в мирное время в современной истории» [1028], стратегические и экономические последствия его реализации трудно было переоценить. В конечном итоге дорога позволила российскому правительству связать воедино отдаленные тихоокеанские провинции, Сибирь и европейскую часть империи. Кроме того, ее правящие круги получили в свое распоряжение, используя современный язык, надежную логистическую структуру, чтобы осуществлять транспортировку живой силы и военного снаряжения в хинтерленд Евразии, недостижимый для британского флота — опоры глобального могущества Британской империи.

Осознавая значение коммуникаций, сооружаемых Россией в Туркестане и на Дальнем Востоке, британские военные эксперты посвятили немало времени анализу результатов реформ, проведенных министром Д.А. Милютиным [1029]. «Я почувствовал впервые за долгое время, — признавал лорд Гамильтон в личном письме Керзону 2 ноября 1899 г., — что мы должны, насколько это касается русских, признать изменение ситуации, вызванное расширением сети железных дорог, с точки зрения реального военного потенциала Британии и России». Существенен также довольно пессимистический вывод, к которому Гамильтон пришел в конце своего послания: «Я не верю, что мы сможем успешно бороться против России на суше, кроме как поблизости от наших границ в Индии» [1030].

Развитие событий на Балканах и в Восточном Средиземноморье, побуждало юнионистский Кабинет корректировать свою позицию относительно продвижения России на Дальний Восток. «При условии вовлеченности России в Маньчжурии, — подчеркивал генерал-майор Ардаг в июле 1900 г., — наши опасения касательно ее активности в Афганистане, Персии и Турции уменьшатся, а шансы оказания какой-либо русской поддержки Франции также снизятся» [1031].

Но еще раньше, во второй половине 1880-х гг., как это явствует из доклада о российских территориях на Тихом океане, подготовленном предшественником Ардага на посту начальника военной разведки генерал-майором Брэкенбери 1 мая 1886 г., английские стратеги хорошо осознавали значение поиска союзника для сдерживания России в Восточной Азии аналогично тому, как они делали это на Ближнем Востоке. Если во втором случае стратегическим партнером выступала Османская империя, то в первом на эту роль первоначально могла претендовать только Цинская империя, несмотря на кризис, в который она погрузилась с середины XIX в. Поэтому многие эксперты в военном ведомстве и в Адмиралтействе были убеждены, что только совместной атакой британского флота и цинских сухопутных войск против Владивостока, Николаевска, Посьета, Хабаровска и Петропавловска-Камчатского — этих главных опорных пунктов России на Тихом океане — можно довести войну с ней до успешного завершения. Таким образом, получалось, что Британии следовало заручиться поддержкой империи Цин, пообещав ему, в свою очередь, содействовать возврату территорий, отторгнутых Россией в 1850-х — 1860-х гг. с учетом опыта дипломатического давления на Россию в 1881 г., когда империи Цин удалось вернуть область Или, оккупированную Россией на протяжении десяти лет. Согласно мнению Брэкенбери, заключив союз с Пекином, Сент-Джеймский Кабинет «убил бы сразу двух зайцев», обеспечив торговые интересы в северной части Тихого океана и одновременно взяв под контроль внешнюю политику империи Цин [1032]. Керзон, который разделял эти взгляды, также заявил в интервью Таймс, что задача Британии на Дальнем Востоке двойственная: она должна «переформатировать» Китай и одновременно создать тройственный альянс с ним и Японией, чтобы противостоять агрессии «коварных московитов» [1033].

Изучение документации российского Генерального штаба доказывает серьезность угрозы для владений России на Дальнем Востоке в случае возникновения такого союза. Общеизвестно, что британский флот превосходил по боевой мощи объединенные морские силы Франции и России и что поэтому Русский Медведь не имел шансов нанести поражение Британскому Льву (или в данном случае — Киту) на море [1034]. Кроме того, к 1890 г. маньчжурское командование в рамках политики «самоусиления» сосредоточило военно-морскую эскадру в северной части Тихого океана, избрав местом ее стоянки Порт-Артур. В результате Владивосток оказался весьма уязвим как для наступления сухопутных сил через Маньчжурию, так и для атаки с моря, например, из базы в Порт-Артуре. Следует помнить, что снабжение Приморского края продуктами питания и военным снаряжением осуществлялось главным образом по океанским маршрутам вплоть до открытия движения по Транссибу в 1903 г. [1035]Помимо этого, дополнительные силы из ближайших Иркутского и Омского военных округов были в состоянии прибыть на театр военных действий в районе Амура или Уссури только по прошествии пяти месяцев, за которые, согласно оценкам российских генштабистов, Китай сумел бы оккупировать Приамурскую и Уссурийскую области [1036].