Эмманюэль Ле Руа Ладюри - История регионов Франции

Другие аспекты преобразований Луи-Филиппа, которые также оказались относительными и частичными, коснулись экономики: прокладка дорог, расширение портов, создание первых линий пароходного сообщения начиная с 1830 года, грандиозные муниципальные работы (ратуша, префектура, театр в Аяччо). Все это, конечно, замечательно, но не стоит за этим внешним блеском забывать о событиях, происходивших за кулисами или даже в полной безнаказанности на авансцене. Традиционные способы поведения никуда не исчезли, насилие все еще имело место! Конечно, число убийств радикально снизилось по сравнению с массовой резней начала XVIII века. Тогда оно достигало, как считали некоторые, нескольких сотен убитых в год на 120 000 жителей (?). Был ли это мир, в котором отсутствует закон, по Гоббсу, перед появлением Жандармского государства, или Левиафана? Однако теперь, между 1818 и 1852 годами, в среднем приходилось только 133 смерти на количество населения, которое вскоре превзошло 200 000 жителей. Это уже меньше, хотя все-таки и носит массовый характер. В этом отношении в современной Франции приходится 33 000 случаев насильственной смерти в год, и это количество можно оценить как огромное, непереносимое. По меньшей мере, гражданские войны и местные восстания, которые преследовали Корсику всегда, отошли на второй план: последний мятеж такого вида пришелся на 1816 год в районе Фьюморбо, где восстали одержимые ностальгией по Империи. Королевские власти утихомирили мятежников, время от времени объявляя амнистии.

Напротив, итальянский тропизм [171] Тропизм (от греч. tropos — поворот, направление) — движение (рост) растений в определенном направлении под воздействием какого-либо фактора ( прим. ред .). сохраняет символический вес иногда значительный, даже притом что ради этого дела на острове никто не ищет кровопролития. Этому можно только порадоваться. Карбонарии , борцы из Рисорджименто, проводили время своего изгнания на Корсике, или даже набирались среди местных интеллектуалов: последние, благодаря своему университетскому образованию, начитанности, языку, на котором они говорили, продолжали обращать свои взгляды на восток в большей степени, нежели они были ориентированы на север. Как написал при Луи-Филиппе Томмазео, политический беженец, поселившийся на острове и воспользовавшийся этим периодом своей жизни (как Гримм в Эльзасе), чтобы открыть для себя на месте народную культуру:

«У корсиканцев нет и быть не может ни поэзии, ни литературы, которые не были бы итальянскими. Основы и материал для поэзии народа лежат в его истории, в его традициях, в его обычаях, в его манере существовать и чувствовать; столько всего отделяет по сути своей корсиканца от континентального француза (…). Корсиканский язык — в полной мере итальянский, и даже до настоящего времени он являлся одним из самых нечистых диалектов Италии». (Захватывающий текст, который, возможно, не берет в расчет проблему множественности диалектов на острове?).

От «этнической» поэзии и литературы до политического или «рисорджиментистского» сознания — всего один шаг. Многочисленные корсиканцы отдают себе отчет в своей близости к полуострову, хотя законодательно, они являются французскими гражданами, живущими в департаменте, не похожем на другие.

После интермедии II Республики, при Второй империи присоединение (или приращение?) Корсики к французской общности значительно прогрессировало, несмотря на то, что население в массе своей продолжало говорить на корсиканском языке. В итоге речь пойдет, как и в Руссильоне и Стране басков, об «интеграции в различии», или об «интеграции, которая уважает отличия». Еще не пришел черед фаз ассимиляции во всех планах, в том числе языковом; так будет, напротив, в XX веке, благодаря совместному влиянию, которое будут оказывать армейская служба, средства массовой информации, школа; не будем забывать также и о Первой мировой войне, которую корсиканцы провели в траншеях вместе с солдатами и офицерами с континента…

Первому Бонапарту, как бы велик он ни был, нисколько не удалось достичь единодушия среди своих соотечественников. Напротив, его племянник, сильный благодаря наполеоновской легенде, парадоксально развившейся в период после Ста дней (1815) и до 2 декабря (1851 года), сумел создать себе привлекательный образ. Он проводил официальные визиты на Корсику. На местах он после серьезных исследований пытался вводить разнообразные полезные новшества, некоторые из них не остались пустыми словами; он удовлетворял требованиям среднего класса острова, класса богатых горожан, адвокатов, юристов, позволяя им занимать значительные посты вплоть до правительства, и в префектурах. Так стала подтверждаться традиция, уже обозначенная тогда, корсиканского чиновничьего аппарата; она продлилась вплоть до времени наших президентов. Кроме того, так восхваляемое процветание времен Второй империи, несмотря на то, что в это время на острове уровень жизни оставался низким, и бедность была просто шокирующей, — это не пустой звук; оно коснулось области транспорта (развитие железнодорожного и пароходного сообщения), сельского хозяйства (использование земли собственниками и арендаторами частично торжествовало над традиционными требованиями перегона овец в горы и права пасти скот на неогороженных полях после уборки урожая, которые всегда исходили от пастухов). Такой рост мало коснулся промышленности, несмотря на присутствие доменных печей в Солензара и Тога. Они не давали больших результатов. Преступность, оставаясь впечатляющей, упала примерно до сорока убийств в год при Наполеоне III, благодаря улучшению нравов и мерам предосторожности, которые принимали бдительные жандармы.

Конфликт (бедственный) 1870–1871 годов вывел и Корсику также на трудный виток. Бонапартизм оставался сильным на острове под эгидой таких политиков, как Гавини, Аббатуччи, Касабьянка. Вскоре конъюнктура навязала при соединение к Республике. Это был крайне деликатный переход: левые силы на континенте охотно культивировали антикорсиканские настроения, они имели тенденцию идентифицировать остров с потерпевшей поражение династией Наполеона. Наке, как кажется, крикнул бы в то время: «Смерть корсиканцам». Клемансо даже рассматривал вопрос о том, чтобы отказаться от этого департамента, рискуя тем, что итальянцы опять заберут его себе. Тем не менее, вечная гибкость кланов, вероятно, увлеченных верностью, но по своей природе склонных отдаваться в руки наиболее привлекательной для них силы, позволила разрядить обстановку. Символом этой политической метаморфозы явился такой удивительный человек, как Эмманюэль Арен: он олицетворял собой присоединение большинства членов местной элиты к республиканцам. Свершившееся таким образом превращение еще более энергично утвердило новую волну офранцуживания острова, призванного своей новой «сущностью» влиться в сложные повороты континентальной политики. Арен (родившийся в 1856 году) по своему происхождению был наполовину южным французом, наполовину корсиканцем, республиканцем-оппортунистом, на самом деле, он распределял невысокие административные посты среди своих соотечественников; он опирался на кланы: оказывал услуги, взамен он просил поддержки, в частности, на выборах. Он без усилий выдвинулся среди некоторых островитян, которые считали, что власть не делает подарков, если только сама их не получает или если она вынуждена их жаловать из-за давления со стороны некоего эффективного «поршня».