Владимир Захаров - Император Павел I и Орден святого Иоанна Иерусалимского

Баженову удалось убедить Павла, что масоны не имеют никаких дурных замыслов, что их цель высока и благородна — братство всех живущих на земле людей. «Бог с вами, — сказал тогда Павел, — только живите смирно» [358].

Прозрение наступило неожиданно. Когда в 1789 г. разразилась Великая французская революция, и Павлу Петровичу стало известно об участии в ней масонов, он резко изменил свое отношение к масонам. Зимой 1791/1792 г., когда Баженов снова приехал к нему и заговорил о масонстве, Павел резко заявил ему: «Я тебя люблю и принимаю, как художника, а не как мартиниста: о них я слышать не хочу, и ты рта не разевай о них» [359].

Обвинения в принадлежности Павла I к масонам выдвигают еще и по следующей причине. В первые же дни своего царствования Павел отдал приказ освободить Новикова и остальных масонов, все они были осыпаны милостями и новыми назначениями. Т. А. Бакунина, как, кстати, и многие другие исследователи, объясняет эти поступки императора, как противоположение действиям покойной императрицы. После коронации в Москве у Павла I даже появилась мысль об открытии масонских лож, для чего, как сообщает предание, были собраны влиятельнейшие масоны, но они сами просили с открытием лож повременить. Павел, как говорят, обошелся с масонами весьма любезно, каждому подал руку и сказал: «В случае надобности, пишите ко мне просто, по-братски и без всяких комплиментов».

По другой версии, приведенной в записке Особой канцелярии министерства полиции, этот эпизод передается с несколько другими подробностями. По приезде в Москву на коронацию Павел будто бы велел профессору Московского университета Х. Ф. Маттеи, управлявшему ложей «Три меча», созвать всех главных масонов. Государь приехал на собрание и предложил присутствующим высказаться, не признают ли они за лучшее прекратить масонские собрания «ввиду распространившихся покушений на мнение общее». Все ответили отрицательно, только Провинциальный Великий мастер рижских лож барон Унгерн-Штернберг высказался, что мера, предложенная государем, необходима, особенно для пограничных губерний, куда могут проникать всякого рода люди. Павел остался доволен этим заявлением и якобы сказал: «Не собирайтесь более до моего повеления».

Повеления такого, однако, не последовало, и отношения между Павлом и масонами развития не имели ввиду принятия государем в 1798 г. гроссмейстерства в Мальтийском ордене; в связи с этим известные масоны должны были обязаться подпиской не открывать лож без особого разрешения. Такой поворот в настроении императора, который легко объясняется его порывистым, болезненным характером, конечно, очень повредил успеху масонства в России. Но следует все же заметить, что во время царствования императора Павла никто из членов братства не подвергался преследованию за принадлежность к масонству [360].

Когда говорят об идеях рыцарства, которыми проникнуты поступки и поведение Павла Петровича, четко видно, что это не наигранность, а суть его бытия. Идеи рыцарства составляли мивозренческую позицию наследника, а потом и императора. Это была не надуманная, возвышенная или эфемерная мечта. Он был так воспитан, рыцарские начала были заложены в самой личности императора Павла, и связаны они были, прежде всего, с христианскими ценностями европейской цивилизации. Иными словами его истинное православное воспитание, согласно с котором он жил, сделало его настоящим рыцарем.

Только у царя-рыцаря могло возникнуть такое желание, о котором вспомнил Н. А. Саблуков: «Как доказательство его рыцарских, доходивших даже до крайности воззрений, может служить то, что он совершенно серьезно предложил Бонапарту дуэль в Гамбурге с целью положить этим поединком предел разорительным войнам, опустошавшим Европу» [361]. Рыцарский характер Павла Петровича был известен далеко за пределами России. Наполеон его называл «Русский Дон-Кихот» [362], зная о пристрастии Павла к благородным поступкам. А еще раньше Павел получил в подарок от Людовика XVI и Марии-Антуанетты, с которыми он встречался в Париже и которые достаточно хорошо узнали его нравы, серию гобеленов «Дон Кихоты», выполненную в 1776 г. на Парижской королевской мануфактуре [363].

Воспитанию в Павле Петровиче рыцарских черт способствовало и его постоянное участие в «каруселях» (так назывались особые конные соревнования, которые были заведены в России его матерью 18 июля 1766 г.). Они проходили в Петербурге и в Царском Селе и заменили знаменитые европейские рыцарские турниры. Тот же Саблуков отмечал: «Павел Петрович был одним из лучших наездников своего времени и с раннего возраста отличался на каруселях» [364]. А Д. Ф. Кобеко вспоминал: «В первые годы своей брачной жизни раза два в неделю <���Цесаревич> доставлял себе удовольствие, устраивая нечто вроде турнира. На этих турнирах Павел Петрович и некоторые из придворных кавалеров, в особых костюмах, верхом, исполняли разного рода эволюции, воспроизводя забавы средневековых рыцарей» [365].

А в конспекте лекций по «новейшей истории Западной Европы в связи с историей России» В. О. Ключевский специально отметил: «любовь к Мальтийскому ордену с детства; после женитьбы раза два в неделю турниры с придворными кавалерами в особых костюмах» [366].

Вряд ли эти наблюдения из жизни Павла Петровича можно отнести к случайным явлениям. Скорее всего, правильно будет сказать, что эти поступки результат серьезного и вдумчивого воспитания, которое он получил. Семена, заложенные в детстве, остались на всю жизнь и дали свои всходы. Павел Петрович не поддался иллюзорным заявлениям французских просветителей, которых, конечно же, читал и которые высмеивали и даже вытравляли из жизни европейского общества рыцарские обычаи, называя их недостойными просвещенного века пережитками. Разговоры о рыцарях, о создании специальных учебных заведений для воспитания рыцарей и дам в том самом высоком значении этого слова бывали у Павла с его учителями часто. С. А. Порошин записал, например, 16 декабря 1765 г. в своем дневнике: «Ныне также обращается в мыслях какой-то corps de chevalerie [367], который также около Андроньева монастыря государь цесаревич располагать изволит» [368].

Не следует думать, что Павел I был единственным монархом, которого современники называли рыцарем. Далеко не так. В разные времена, довольно близкие к нему, такими эпитетами были награждены Генрих IV Бурбон и шведский король Карл XII, рыцарем считал себя современник Павла Карл Зюдерманландский (шведский Король Карл XIII) и многие другие.

По меткому замечанию известного голландского историка Йохана Хёйзинга, «когда к концу XVIII столетия средневековые формы культуры стали рассматриваться как своего рода новые жизненные ценности… прежде всего, обратили внимание на рыцарство» [369]. Рыцарство, — делает вывод Й. Хёйзинга, — это, прежде всего исторический, жизненный идеал. «Повсюду, где рыцарский идеал исповедовали в наиболее чистом виде, — заметил историк, — особое ударение делали на аскетическом элементе. В период расцвета он естественно, и даже по необходимости, соединялся с идеалом монашества — в духовных рыцарских орденах…» [370].