Виктор Таки - Россия на Дунае. Империя, элиты и политика реформ в Молдавии и Валахии, 1812—1834 [litres]

Хотя Александр I и Каподистрия поспешили осудить восстание, Порта, очевидно, опасалась, что дальнейшее упорствование в переговорах может заставить царя изменить свое решение. В результате османское правительство быстро согласилось на все требования, принятия которых Строганов безуспешно добивался на протяжении предыдущих пяти лет. Однако временная дипломатическая капитуляция Порты не имела практических последствий для положения Молдавии и Валахии в краткосрочной перспективе. Российско-османские отношения стремительно портились, несмотря на уступки Порты, в результате ее репрессивных мер в отношении греков и вызванных ими протестов Строганова. Последствия восстания «Этерии» и последовавшего за ним разрыва в российско-османских отношениях будут рассмотрены в следующей главе, в которой также будет показано значение переговоров Строганова для формирования российской повестки реформ в Молдавии и Валахии. Здесь необходимо лишь объяснить скорое и недвусмысленное осуждение Александром I восстания, начатого от его имени и под знамением православия и столь часто ассоциируемого с восточной политикой России. Для этого необходимо еще раз взглянуть на общую стратегию, избранную российским императором и его министром иностранных дел в отношениях с региональными элитами в революционную эпоху.

В первые годы существования Священного союза видение Александром I монархического единства существенно отличалось от легитимизма австрийского канцлера Меттерниха. В то время как легитимизм служил прежде всего интересам Австрийской империи, обеспечивая восстановление ее традиционной гегемонии в Италии и Германии, Александр I рассматривал возможность оставления Иоакима Мюрата на неаполитанском троне и активно лоббировал поглощение Пруссией части Саксонии в качестве компенсации за российский контроль над большей частью бывшего Великого герцогства Варшавского. Российская альтернатива легитимизму Меттерниха включала в себя также поддержку умеренных конституционных режимов, таких как французская Конституционная хартия 1814 года, сопровождавшая реставрацию власти Бурбонов, конституция Баварии и Великого герцогства Баденского, а также поощрение (правда, безуспешное) конституционного разрешения конфликта между Испанией и восставшими против нее колониями в Новом Свете [344] См.: Rey . Alexander I’s, Talleyrand and France’s Future in 1814. P. 70–83; Додолев . Россия и проблема Германской конфедерации в первые годы существования Священного союза (1815–1820). С. 124–147; Гончарова . Политика России в Германском союзе в 1816–1817 гг. С. 107–118. .

Эта политика монархического конституционализма использовала растущее осознание европейскими монархами невозможности править дореволюционными методами и представляла собой попытку заручиться поддержкой умеренной оппозиции, а также изолировать радикалов. Как уже отмечалось выше, Александр I никогда не рассматривал конституцию в качестве взаимообязывающего контракта между ним и представителями региональной элиты. В его представлении конституция была милостивым даром монарха представителям элиты, который должен был обезоружить оппозицию. С этой точки зрения создание конституционного Царства Польского, столь озадачившее и приближенных Александра I, и его противников, являлось вполне разумным решением. С другой стороны, принципы монархического конституционализма помогали российскому императору использовать недовольство политикой меттерниховского легитимизма в Италии и Германии [345] Reinerman A. Metternich, Alexander I, and the Russian Challenge in Italy, 1815–1820 // Journal of Modern History. 1974. Vol. 46. No. 2. P. 262–276. .

Каподистрия активно поддерживал Александра I в этом подходе и даже шел дальше в своей попытке систематизировать антиреволюционную стратегию, альтернативную легитимизму. Весьма характерно в этом смысле письмо, адресованное им французскому министру иностранных дел и бывшему одесскому губернатору герцогу Ришелье в августе 1820 года, после начала революции в Испании и Италии. Каподистрия указывал своему французскому коллеге на возможность связей испанских и итальянских революционеров с Парижским клубом, состоящим из людей, «воспитанных в школе народного деспотизма во время Французской революции». Признавая революцию «болезнью столетия», российский министр иностранных дел отмечал, что социальное здание обрушилось именно в тех странах, где правительство «оказалось в изоляции в результате абсурдного и произвольного правления». Напротив, революционеры терпели неудачи везде, где «мудрые установления противопоставили их соблазнам неодолимую силу законов, которые обеспечивают наряду с сильной и необходимой властью законные права и интересы народов». Для пущей убедительности Каподистрия противопоставил пример Германии и Пруссии ситуации в Испании и Неаполе. В то время как правительства первых приняли или собирались принять конституции, вторые не сумели или не захотели заручиться поддержкой своих подданных [346] Каподистрия – Ришелье. 22 августа 1820 г. // СИРИО. 1886. Т. 54. С. 548. .

Каподистрия писал Ришелье из Варшавы, куда он прибыл вместе с Александром I к открытию второй сессии Польского сейма. Созванный накануне конгресса Священного союза в Троппау, посвященного революциям в Испании и Италии, Польский сейм должен был продемонстрировать преимущества монархического конституционализма перед жестким легитимизмом Меттерниха. Об этом свидетельствует, в частности, письмо, отправленное Каподистрией из Варшавы российскому послу в Берлине барону Алопеусу. «В эпоху когда столь много событий кажутся подрывающими всякую уверенность, – писал Каподистрия, – утешительно видеть хотя бы одну европейскую страну, в которой общественный порядок основывается на добросовестности и управляется в соответствии с принципами истинной либеральности» [347] Каподистрия – Алопеусу. 22 августа 1820 г. // РГИА. Ф. 1101. Оп. 1. Д. 359. Л. 16 об. . Однако оптимизм Каподистрии вскоре не оправдался, поскольку Александр I столкнулся во время работы сейма с сильной оппозицией [348] Thackeray . Antecedents of Revolution. P. 70–78. .

После того как ключевой элемент альтернативной контрреволюционной стратегии российского императора не сработал, Меттерних повел решительную атаку на всю политику монархического конституционализма в ходе своих встреч с Александром I в Троппау. Чтобы доказать опасность «либеральной» политики российского императора, австрийский канцлер представил революции в Испании и Неаполе, польскую оппозицию и даже так называемую «семеновскую историю» как звенья единого революционного заговора, направляемого тайным Парижским комитетом. В то же время Меттерних указывал на предложенный самим Александром I Священный союз как единственное средство противостояния революционной угрозе [349] Grimsted . The Foreign Ministers of Alexander I. P. 248–254. . В то время как польская оппозиция требовала от российского императора стать по-настоящему конституционным монархом, австрийский канцлер призывал его быть истинным легитимистом. Искусное использование Меттернихом страха Александра I перед тайными обществами принесло свои плоды, и российский император оставил свои попытки противостоять австрийскому доминированию в Германии и Италии, а также свои проекты конституционной реформы в самой России.