Саймон Рабинович - Права нации: Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Хуже всего выглядели перспективы еврейского автономизма в независимой Польше. Весной 1915 года Центральные державы изгнали российские войска из Галиции и захватили значительную часть бывшего Царства Польского. Сначала Германия и Австрия разделили Польшу на зоны и более года управляли этими зонами; но в ноябре 1916 года они внезапно объявили о создании «независимой» Польши [935]. Война и немецко-австрийская оккупация заметно усилили напряженность между поляками и евреями. Политическая элита Польши любого направления отчетливо понимала, что формат будущего польского государства зависит от того, как распределятся силы сейчас. Антисемитизм был чрезвычайно распространен в народе, и вожди двух основных политических движений Польши, Юзеф Пилсудский и Роман Дмовский, были едины в одном: государство должно стать целиком и полностью «польским». При этом между Пилсудским и Дмовским имелись и существенные разногласия: польский национализм в версии Пилсудского был национализмом гражданским, он рассчитывал установить федеративные связи с независимыми государствами — Украиной, Беларусью и Литвой, — когда те тоже появятся на карте. Дмовский придерживался национализма этнического; он бы предпочел, чтобы Польша оставалась в более узких границах, но зато однородно польской [936]. Дмовский отказывал евреям не только в национальных, но даже в гражданских правах и хотя подписал договор о правах меньшинств, но возмущался тем, что к этому его вынудило «еврейское влияние». Тем не менее евреям в межвоенной Польше удалось создать живую, полную внутренних споров политическую, культурную и общественную жизнь, хотя этим они обязаны быстро забытым условиям договора о меньшинствах гораздо меньше, чем отсутствию у польских властей желания интегрировать евреев [937].

Независимая Литва оказалась единственным государством из признанных в Версале новых государств, которое честно попыталось, хотя бы на первых порах, осуществить еврейскую автономию. В Версале министр иностранных дел Литвы Аугустинас Вольдемарас пришел к соглашению с Comité: евреям будет предоставлено право использовать идиш в общественной жизни и в государственных учреждениях и они будут самостоятельно решать вопросы религии, социальных услуг, благотворительности, образования и культуры через посредство возрожденных кегилот, которые наделяются полномочиями издавать обязательные к выполнению постановления и вводить налоги [938]. Литовское правительство утвердило Закон о кегилот в марте 1920 года. Министр по делам евреев Макс Соловейчик был коллегой Дубнова по Еврейскому историко-этнографическому обществу, и весной 1921 года правительство Литвы официально пригласило Дубнова переселиться в Ковно (теперь уже Каунас) и просило советское правительство предоставить ему выездную визу [939]. К тому времени, когда советское правительство наконец удалось уговорить — осенью 1922 года, — литовские власти уже утратили интерес к еврейской автономии и Соловейчик ушел в отставку, убедившись, что так и не добьется конституционных гарантий автономии. Хотя Дубнова приглашали в Каунас в качестве главы кафедры еврейской истории в университете, саму эту должность еще предстояло утвердить, и это обстоятельство в сочетании с ощутимым упадком автономии в Литве и — наверняка — провинциализмом маленького Каунаса побудили Дубнова в скором времени перебраться в Берлин, где он и жил до 1933 года [940].

Физическая уязвимость еврейского населения Восточной Европы и невозможность полагаться на сколько-нибудь существенную защиту со стороны Лиги Наций были вполне очевидны для Комитета еврейских делегаций, и в особенности для его украинских членов. В пору переговоров в Париже и Версале евреи в Польше подвергались насилию время от времени, на украинских же евреев обрушилась беспрецедентная по размаху, жестокости и непредсказуемости волна погромов [941]. Еврейские делегации могли судить о масштабе этого насилия лишь по отдельным свидетельствам и отголоскам, и многие поначалу считали свидетельства уцелевших преувеличением. Однако с концом войны заметно увеличились масштабы этого бедствия, а также обострился кризис, вызванный огромным числом еврейских беженцев. Сначала поляки, украинцы и русские сражались друг с другом за независимость и границы новых государств. Особенно страдали евреи в городах, переходивших от украинцев к полякам и обратно, таких как Лемберг (Львов). Евреи — подданные Австро-Венгрии, первоначально бежавшие на Запад, особенно из Галиции, спасаясь от наступавшей русской армии, оказались в новых государствах, которые желали очистить свои столицы — Вену и Будапешт — от беженцев. Десятки тысяч устремились из Украины в Румынию, и до 100 000 беженцев оказались в Польше: одни — возвращаясь в города, откуда бежали во время войны, другие — убегая от Красной армии [942].

Комитет еврейских делегаций сетовал, что ужасы недавно завершившейся войны притупили чувствительность мировых лидеров, и к тому же те предпочитали оберегать репутацию новых государств, особенно Польши, вопреки всем появлявшимся в прессе известиям о продолжавшемся там насилии [943]. В 1920 году, когда благодаря обильным документальным свидетельствам уже невозможно стало отрицать происходящие на Украине погромы, Комитет еврейских делегаций обратился к Лиге Наций с меморандумом. Позднее члены комитета обсуждали и момент подачи меморандума, и его бесполезность, и собственный страх за будущее:

Борьба в Восточной Европе еще не закончилась, в ряде регионов бывшей Российской империи проливалась кровь, и посреди агонии исчезающего мира евреи существовали как парии, в страхе, что их окончательное уничтожение — всего лишь вопрос времени. Еврейские представители многих стран, собравшиеся в ту пору в Париже, преисполненные глубокой тревоги за судьбы миллионов своих запуганных собратьев, твердо верили: достаточно привлечь внимание к кровавым фактам — и организация, которая после войны взяла на себя обязанность говорить от имени человечества, примет меры, дабы положить конец этому нарастающему процессу убийств и разрушения. Но этим надеждам не суждено было сбыться, и страх перед будущим воцарился надолго, поскольку Лига Наций практически не уделила меморандуму внимания [944].

Наибольший интерес в меморандуме представляет отождествление беззакония со страхом перед полным уничтожением. Евреи Восточной Европы в 1920 году не видели никакой защиты со стороны государства, а потому все упования возлагали на внешнего гаранта. Зловещие признаки проявились еще до того, как польская делегация отправилась в Версаль. В феврале 1919 года на встрече с польским премьер-министром Игнацием Яном Падеревским лидеры еврейских парламентских фракций, недавно получивших места в учредительном сейме, — Ной Прилуцкий, руководитель польской Фолкспартей, и Ицхак Гринбаум, который в 1918 году возглавил польскую Сионистскую федерацию, — сформулировали свои программы национальной автономии в Польше. Падеревский утверждал, что разделяет западную демократическую модель равноправия, основанного на гражданстве, но при этом презрительно отмахивался и от национальных требований евреев, и даже от официального признания идиша. «Ни одно польское правительство никогда не примет еврейские националистические программы», — провозгласил Падеревский, и более того: поляк, заявил он Прилуцкому, поплатился бы жизнью, вздумай он занять подобную позицию в США [945].