Коллектив авторов История - Маргиналы в советском социуме. 1930-е — середина 1950-х годов

Между депортированными представителями различных национальностей нередко возникали столкновения. Спецпереселенцы не могли идентифицировать себя как единое, целостное сообщество. В соответствии с социально-психологическими закономерностями, при регуляции межличностных и межгрупповых отношений в кризисных ситуациях доминантным становится именно этнический фактор [907]. Таким образом, можно увидеть, как высланные в составе одного «контингента» люди в местах расселения разделяются по этническому признаку на подгруппы, объединяясь в то же время с представителями других категорий депортированных. В некоторых случаях экстремальные условия усиливали давние противоречия между этносами, в частности польско-украинские, польско-литовские, литовско-эстонские и т. п. конфликты. Большинство ссыльных поляков сохранили в памяти образ подразделения польских общин на небольшие локальные группы, которые, в свою очередь, распадались на более мелкие объединения поляков, украинцев, евреев. Следовательно, можно говорить о сближении репрессированных лишь по причине общности положения.

Национальная разнородность депортированных бывших польских граждан и вызванный этим различный характер проявления солидарности подтверждаются рядом доступных документов [908](подробнее о национальном составе «осадников» и «беженцев» см. раздел 1 данной главы). В отношениях этнических групп спецпереселенцев с властными структурами, особенно с представителями местной администрации, важную роль играло нежелание последних уделять необходимое внимание проблемам депортированных, поскольку местное «правовое» население находилось в достаточно бедственном положении. В итоге отношение власти к тому или иному «контингенту» складывалось прямо пропорционально способности конкретного «контингента» к труду при минимуме затрат на его устройство.

Депортированным народам на спецпоселении официально не запрещалось говорить на родном языке. Однако местное население, и в особенности чиновники, недоброжелательно и с подозрением относились к тем, кто говорил не на русском языке. Если поляки, латыши, литовцы и эстонцы, как правило, игнорировали это и в основном разговаривали на своих языках, а многие калмыки вплоть до 1945 г. и позже совершенно не знали русского, то немцы часто могли позволить себе говорить на родном языке только дома, не решаясь на это при посторонних. Известны случаи, когда немцы подвергались наказаниям за разговор на своем языке. Вследствие этого многие из них стремились скрыть свою национальность, сменить фамилию, записать своих детей русскими.

В докладных записках НКВД встречаются многочисленные примеры непокорности высланных поляков, уверенных в восстановлении независимого Польского государства. Нередки случаи, когда поляки открыто выражали свой протест, не подчиняясь требованиям властей. Крупнейшие их выступления в Новосибирской и Омской областях в 1940–1941 гг. против произвола советских властей на почве невыносимых условий труда и быта пришлось подавлять с помощью вооруженной милиции. Депортированные калмыки и немцы не проявляли такой активности и «в большинстве своем молча терпели, смирившись со своей судьбой» [909]. В. И. Бруль отмечает, что немцы, в отличие от других этнических «контингентов», не проявляли большой активности в попытках добиться освобождения от спецпоселения.

Для определенной части депортированных была характерна наивная вера в И. В. Сталина, которому об их положении якобы ничего не известно. Спецпереселенцы писали на имя И. В. Сталина письма с просьбами вернуть их на прежние места проживания. Типичны письма и высказывания, суть которых сводилась к тому, что нельзя переносить вину отдельных лиц, сотрудничавших с врагами, на целые народы. Так, 27-летняя учительница Бадмаева в начале 1944 г. говорила: «Нас выслали неправильно, мы совершенно ни в чем не виноваты, страдаем за людей, которые занимались разными пакостями…» Ее поддерживал бывший начальник милиции член ВКП(б) Колусов: «За что я страдаю, сам не знаю, сам я член ВКП(б), работал восемь лет в органах милиции, за собой ничего плохого не чувствую, а меня прислали страдать — сижу голодом» [910]. Подобных заявлений немало зафиксировано среди представителей различных «контингентов». В них звучит обида на «неправильное», «безвинное» выселение, но при этом не меньшее, если не большее, негодование вызывают «враги», из-за которых честные советские граждане оказались на положении спецпереселенцев. Для значительной части подвергшихся депортации наличие в их этнической среде шпионов, диверсантов и пр. считалось фактом, который не подвергался сомнению, собственное же выселение рассматривалось как ошибка.

Наименее благонадежными в политическом отношении считались ссыльнопоселенцы из Прибалтики. По данным спецорганов, подтверждаемым воспоминаниями самих бывших ссыльнопоселенцев, в их среде активно велись разговоры, что в случае англо-американской агрессии против Советского Союза нужно уйти в тайгу и вести партизанскую войну против СССР. Среди них было «обнаружено» наибольшее количество антисоветских организаций, одна из которых «раскрыта» в Томской обл. [911]Следует отметить, что, как правило, вся «антисоветская деятельность» представляла собой лишь разговоры и смутные намерения.

На основе многочисленных документальных свидетельств можно сделать вывод о том, что большинство спецпереселенцев считало свое выселение незаконным и ошибочным. Многие поляки и ссыльнопоселенцы из Прибалтики верили в восстановление своих независимых государств на буржуазной основе и мечтали вернуться на Родину. Немцы и калмыки также считали свое пребывание в Западно-Сибирском регионе временным. Они, в свою очередь, надеялись на восстановление национальных автономий и возвращение на прежние места жительства.

Особенно следует отметить «сотрудничество» между властью и спецпереселенцами. Л. П. Белковец в своей статье, основанной на материалах архива УВД Новосибирской области, дает описание агентурно-осведомительной сети. Так, сеть должна была охватывать все районы их расселения, одному осведомителю следовало наблюдать за 20–30 семьями [912]. Осведомители составляли основную часть системы, а для разработки уже имеющихся агентурных дел вербовались агенты. Схема вербовки выглядела следующим образом: сначала выяснялись деловые и политические качества кандидата, его связи с другими ссыльными, проверялось, не состоит ли он в областной картотеке учета антисоветского элемента, затем, после получения санкции на вербовку осведомителя от начальника районного отделения НКВД или на вербовку агента от начальника ОТСП/ОСП, комендант или начальник районного отдела вызывал намеченного кандидата для предварительной беседы, в ходе которой принималось решение о целесообразности его вербовки. Те, кто отказывался от «сотрудничества», обязывались дать подписку о неразглашении характера встречи.