Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

О последствиях чумы, которые способствовали расколу в обществе, Боккаччо пишет так: «Не станем говорить о том, что один горожанин избегал другого, что сосед почти не заботился о соседе: бедствие воспитало в сердцах мужчин и женщин такой ужас, что брат покидал брата, дядя племянника, сестра брата и нередко жена мужа; более того и невероятнее: отцы и матери избегали навещать своих детей и ходить за ними, как будто то были не их дети» [311] Там же, с. 8–9. .

Однако и вне семьи умирающий не всегда мог надеяться на помощь. «Мужчинам и женщинам, которые заболевали, а их количества не исчислить, не оставалось другой помощи, кроме милосердия друзей (таковых было немного), или корыстолюбия слуг, привлеченных большим, не по мере жалованьем; да и тех становилось не много» [312] Там же, с. 9. . Помимо того, что люди бросали больных без ухода, Боккаччо был шокирован еще одной практикой, о которой раньше почти никогда не слышали. «Дамы красивые, родовитые, заболевая, не стеснялись услугами мужчины, каков бы он ни был, молодой или нет, без стыда обнажая перед ним всякую часть тела, как бы то сделали при женщине, лишь бы того потребовала болезнь – что, быть может, стало впоследствии причиной меньшего целомудрия в тех из них, которые исцелялись от недуга».

По словам Боккаччо, «умирали многие, которые, быть может, и выжили бы, если б им подана была помощь. От всего этого и от недостаточности ухода за больными, и от силы заразы, число умиравших в городе днем и ночью было столь велико, что страшно было слышать о том, не только что видеть. Оттого, как бы по необходимости, развились среди горожан, оставшихся в живых, некоторые привычки, противоположные прежним» [313] Там же. .

Здесь Боккаччо имеет в виду то, как чума изменила главный похоронный ритуал флорентийцев. «Было в обычае, – пишет он, – что родственницы и соседки собирались в дому покойника и здесь плакали вместе с теми, которые были ему особенно близки; с другой стороны, у дома покойника сходились его родственники, соседи и многие другие горожане и духовенство, смотря по состоянию усопшего, и сверстники несли его тело на своих плечах, в погребальном шествии со свечами и пением, в церковь, избранную им еще при жизни. Когда сила чумы стала расти, все это было заброшено совсем или по большей части, а на место прежних явились новые порядки. Не только умирали без сходбища многих жен, но много было и таких, которые кончались без свидетелей, и лишь очень немногим доставались в удел умильные сетования и горькие слезы родных; вместо того, наоборот, в ходу были смех и шутки и общее веселье: обычай, отлично усвоенный, в видах здоровья, женщинами, отложившими большею частью свойственное им чувство сострадания» [314] Там же, с. 9–10. .

Еще печальнее было видеть, по словам Боккаччо, жалкие процессии скорбящих, которые следовали за усопшими по летним улицам. «Мало было таких, тело которых провожали бы до церкви более десяти или двенадцати соседей; и то не почтенные, уважаемые граждане, а род могильщиков из простонародья, получавших плату за свои услуги: они являлись при гробе и несли его торопливо и не в ту церковь, которую усопший выбрал до смерти, а чаще в ближайшую, несли при немногих свечах или и вовсе без них, за четырьмя или шестью клириками, которые, не беспокоя себя слишком долгой или торжественной службой, клали тело в первую попавшуюся незанятую могилу» [315] Там же, с. 10. .

Могильщиков, описываемых Боккаччо, называли жуткими becchini , чья жестокость нависла над чумной Флоренцией как стервятник над полем битвы. Эти суровые деревенские люди, спустившиеся с холмов над городом, заслужили дурную репутацию не только беспечным отношением к смерти – они, казалось, относились к ней почти с насмешкой, – но и своим разнузданным поведением. В городе, наполненном горем и потерями, becchini пили, распутствовали, кутили и грабили, словно заправские пираты. Когда весна сменила лето, ужасы жизни во Флоренции приобрели еще бо́льшие масштабы: глубокой ночью в жилых домах распахивались входные двери, и в дом врывалась толпа пьяных, вооруженных лопатами могильщиков. Они угрожали испуганным людям изнасилованием и убийством, если те не заплатят выкуп.

Однако самым большим ударом по флорентийскому похоронному обычаю стали не becchini и не цинизм скорбящих женщин, а чумные ямы. «Так как для большого количества тел, которые каждый день и почти каждый час свозились к каждой церкви, не хватало освященной для погребения земли, – писал Боккаччо, – то на кладбищах при церквах, где все было переполнено, вырывали громадные ямы, куда сотнями клали приносимые трупы, нагромождая их рядами, как товар на корабле, и слегка засыпая землей, пока не доходили до краев могилы» [316] Там же, с. 12. .

Профессор Джулия Кальви описывала психологический эффект чумных ям во время повторной, более поздней, волны чумы в городе, но ее слова в равной степени применимы и к средневековой Черной смерти во Флоренции. «Ничто, – пишет она, – не было более бессмысленным, противоестественным и жестоким [для флорентийцев], чем быть похороненным вдали от семейного склепа, от своей церкви, от своей семьи и соседей, голым, изувеченным животными, павшим жертвой непредсказуемого бедствия» [317] Джулия Кальви, Storie di anno di peste … (Милан: Bompiani, 1984), с. 108–109. . Для многих ямы значили другой, еще больший ужас. Современное представление о личной смерти, о «своей смерти» – продукт европейского Средневековья. В античности и в период раннего Средневековья «смерть, по крайней мере, какой она описана в эпосах и хрониках, была событием публичным и героическим», – говорит историк Кэролайн Уокер Байнум. «Но в позднем Средневековье смерть стала более личной. В живописи и литературе она рассматривалась как момент, когда человек, столкнувшись лицом к лицу со своим личным прошлым, оценивал смысл всей своей жизни». Чумная яма шла вразрез с этой идеей, она сделала смерть анонимной, она уподобила человека животному и сделала его неузнаваемым «даже для будущего воскресения» [318] Кэролайн Уокер Байнум, «Disease and Death in the Middle Ages», Culture, Medicine and Psychiatry , 9 (1985), с. 97–102. .

Однако одно не могла изменить даже Черная смерть – человеческую природу. Флорентийцы реагировали на эпидемию способами, которые до сих пор кажутся вполне актуальными. «Некоторые, – говорит Боккаччо, – полагали, что умеренная жизнь и воздержание от всех излишеств сильно помогают борьбе со злом; собравшись кружками, они жили, отделившись от других, укрываясь и запираясь в домах, где не было больных и им самим было удобнее; употребляя с большой умеренностью изысканнейшую пищу и лучшие вина, избегая всякого излишества» [319] Боккаччо, Декамерон , с. 7. .