Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Другие же, пишет Боккаччо, придерживались противоположной точки зрения и утверждали, что безошибочный способ отразить это ужасное зло – это «много пить и наслаждаться, бродить с песнями и шутками, смеяться и издеваться над всем, что приключается». Члены этой группы посещали одну таверну за другой, «странствуя из одной таверны в другую, выпивая без удержу и меры, чаще всего устраивая это в чужих домах, лишь бы прослышали, что там есть нечто им по вкусу и в удовольствие. Делать это было им легко, ибо все предоставили и себя и свое имущество на произвол, точно им больше не жить».

Третья группа жителей придерживалась золотой середины, живя до определенной степени свободно, так, чтобы было возможно удовлетворить свои аппетиты, а не сделаться отшельниками. «Они «гуляли, держа в руках кто цветы, кто пахучие травы, кто какое другое душистое вещество, которое часто обоняли, полагая полезным освежать мозг такими ароматами, – ибо воздух казался зараженным и зловонным от запаха трупов, больных и лекарств» [320] Там же, с. 8. .

Четвертая группа отреагировала на болезнь, как Пампинея и ее подруги. «Иные, – говорит Боккаччо, – были более сурового, хотя, быть может, более верного мнения, говоря, что против зараз нет лучшего средства, как бегство перед ними. Руководясь этим убеждением, не заботясь ни о чем, кроме себя, множество мужчин и женщин покинули родной город, свои дома и жилья, родственников и имущества и направились за город, в чужие или свои поместья, как будто гнев божий, каравший неправедных людей этой чумой, не взыщет их, где бы они ни были» [321] Там же. .

Хроника другого флорентийца, Маркионе ди Коппо Стефани, помогает прояснить картину жизни в чумном городе. И хотя автор писал через несколько десятилетий после чумы, Стефани использовал, возможно, более сильную метафору, чтобы передать весь ужас чумных ям. Он говорит, что мертвых укладывали «слой за слоем, как кладут слои сыра на лазанью». Летописец также предлагает более полное описание того, как именно друзья и родственники покидали умирающих. С наступлением ночи больные чумой умоляли своих родственников не бросать их, и, чтобы избежать мучительных сцен, часто родственники соглашались остаться. «Только не нужно будить меня ночью, – говорили они перед сном больному, – возьми просто немного сладостей, вина или воды, все есть на кровати возле твоей головы». По словам Стефани, этот якобы акт доброты обычно был всего лишь уловкой. «Когда больной засыпал, родственник уходил и не возвращался» [322] Маркионе ди Коппо Стефани, Cronica fiorentino , изд. Никколо Родолико, RIS, XXX/1 (Città di Castello, 1903), с. 229–232. . Часто эти маленькие драмы, когда людей просто бросали и предавали, имели еще одно мрачное последствие. На следующее утро, проснувшись, жертва чумы понимала, что ее обманули и бросили. Тогда человек подползал к окну и начинал звать на помощь, но, поскольку «не было никого, кто хотел бы войти в дом, где был кто-то болен», его призыв оставался без внимания, и он оставался умирать в одиночестве в теплом утреннем свете, в луже собственной крови и рвоты.

В рассказе Стефани также есть описание отравленных званых ужинов, которые стали популярными во Флоренции во время эпидемии. Эти ужины чем-то напоминали считалочку про «десять негритят». «Эпидемия породила такое сильное разочарование и страх, – говорит летописец, – что люди собирались, чтобы немного успокоиться за совместным ужином. И каждый вечер один из них угощал обедом десять своих товарищей, а на следующий вечер они планировали поужинать с кем-нибудь из других». Но часто, когда наступала следующая ночь, гости обнаруживали, что хозяин не приготовил еду, потому что был болен. «Или готовил обед на десятерых, а двух или трех людей уже не было за столом» [323] Там же, с. 229–232. .

Для многих флорентийцев одним из самых странных обстоятельств Черной смерти была жуткая тишина, царившая над улицами и площадями. Обычно звон церковных колоколов эхом разносился по городу утром, днем и ночью, но во время чумы тяжелые их, мрачные удары стали невыносимыми для людей, и муниципальные власти приказали больше не звонить в них. «Нельзя было звонить в колокола или делать громко объявления, потому что больные не могли переносить эти звуки, да и здоровых они тоже приводили в уныние». Какова бы ни была человеческая природа, жадность все равно процветала. «Слуги, или те, кто заботился о больных, брали от одного до трех флоринов в день, да и стоимость товаров тоже выросла», – говорит Стефани. «То, что могли есть больные, сладости и сахар, стало бесценным. Сахар стоил от трех до восьми центов за фунт, петухи и другая птица были очень дорогими, а яйца стоили от двенадцати до двадцати четырех пенсов за каждое. Найти воск было чудом. Фунт воска подорожал бы более чем на 30 флоринов, если бы муниципальное правительство не остановило всю эту показуху, которую флорентийцы всегда устраивали на похоронах. Мор обогатил аптекарей, врачей, продавцов мяса, beccamorti [324] Буквально «стервятники», другое название для becchini. и торговцев зеленью, которые продавали припарки из мальвы, крапивы, пролески и других трав, необходимых для снижения смертности» [325] Там же, с. 231. .

Визит Черной смерти во Флоренцию очень подробно задокументирован. Мы знаем, что смертность унесла около пятидесяти тысяч жизней, что составляет 50 процентов жителей города населением около ста тысяч человек [326] Энн Г. Кармайкл, Plague and the Poor in Renaissance Florence (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1986), с. 60. . Мы также знаем, что, несмотря на наличие системы общественного порядка, обычным явлением были анархия и беспорядки [327] Фальсини, «Firenze dopo il 1349», с. 439. . Крупных волнений удалось избежать, но люди массово бежали из зараженного города, а жадность царила повсеместно. За 1348 год муниципальные чиновники украли 375 тысяч золотых флоринов из наследств и имущества умерших. Еще нам известно, что во Флоренции у жертв часто появлялись два бубона вместо одного, характерного для современной чумы [328] Джованни Виллани, у Шевилла, History of Florence , с. 240. . Есть информация и о гибели большого количества животных. Помимо свиней, которых описывал Боккаччо, есть сообщения о собаках и кошках и, по-видимому, даже о цыплятах, пораженных gavoccioli, или чумным бубоном [329] Стефани, Cronica florentino , с. 230. .

Предметом дискуссий остается вопрос, почему чума в городе была настолько свирепой. Этот вопрос порождает еще один, более спорный и не поддающийся объяснению: почему чума в позднесредневековой Европе была намного более катастрофической, чем чума во время Третьей пандемии? Викторианские ученые прибыли в Индию и Китай конца девятнадцатого века в ожидании встречи с неистовым, несущимся вперед и сметающим все на своем пути монстром. Журналист Уильям Севени призвал читателей британской Fortnightly Review быть наготове. «Мы не должны обманывать себя [на этот раз], когда придет ужасное бедствие, оно будет представлять собой гораздо бо́льшую опасность, чем в те времена, когда охваченные ужасом римляне кричали: « Hannibal ante portas! [330] Hannibal ante portas – латинское крылатое выражение, которое употребляют как указание на близкую и серьезную опасность. В примерном переводе как «враг у ворот», «война у ворот». ( Прим. пер .) » [331] Цитата из книги Кона The Black Death Transformed: Disease and Culture in Early Renaissance Europe , с. 14.