Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Говоря о Марселе четырнадцатого века, необходимо рассказать о его энергичных, настойчивых жителях (численность населения города составляла 20–25 тысяч человек [400] Дэниел Лорд Смейл, «Mapping Networks and Knowledge in Medieval Marseille, 1337–1362», Неопубликованная докторская диссертация (Анн-Арбор: Мичиганский университет, 1994), с. 6. ), о его репутации этакого средневекового Нового Орлеана, о его коммерческом значении. Марсель был основным перевалочным пунктом для товаров из Испании и Леванта и местом высадки на берег крестоносцев. Это последнее обстоятельство стало причиной причастности этого города к одному из самых громких исторических эпизодов Средневековья. В начале тринадцатого века тысячи участников Крестового похода детей – молодые люди, которые считали, что ключом к освобождению Святой земли являются чистые христианские сердца, а не мечи, – высадились в Марселе в поисках прохода в Левант. Для этой цели было нанято несколько местных кораблей, и молодые крестоносцы даже успешно сели на борт, но, поскольку у марсельцев было свое особое восприятие судьбы, по пути на Восток капитаны передумали и вместо этого продали молодых крестоносцев на невольничьих рынках мусульманского Леванта.

Частью биографии средневекового Марселя также является покатый холм, на котором и располагался город, точнее, его странная трехъярусная структура наподобие свадебного торта. На вершине холма находился ville-episcopal – епископский городок, под ним административные здания ville de la prevote – городок мэра, а у подножия холма – ville-bas , или нижний город. В этом лабиринте переполненных крысами улиц средневековый Марсель жил, работал и отдыхал. В магазинах квартала торговцы тканями, рыбой, мастера по изготовлению ящиков и бочек стояли, склонившись над своими рабочими местами, и резали, рвали и стучали, в то время как снаружи на улицах, освещенных полосой голубого неба, менялы выкрикивали последние курсы валют, пьяные моряки глазели на женщин с широкими бедрами в платьях с таким глубоким вырезом, что их декольте называли «окнами в ад», а кожевники выливали чаны с горячими химикатами в кучи грязи и человеческих отходов. Из-за того, что вентиляцию обеспечивал только дующий из гавани бриз, чаще всего в ville-bas пахло так, словно городок навестила русалка, у которой были проблемы с кишечником.

Весной и летом, когда средиземноморская жара окутывала город, когда каменные здания Марселя запотевали изнутри и становились горячими на ощупь снаружи, местные судьи, нотариусы и юристы покидали мрачные окрестности больницы Сен-Эспри, центр муниципальной правовой системы, для участия в открытых судах на площади де Аккуль. Проходя через площадь весенним утром 1338 года, прохожие могли услышать, как молодая женщина по имени Гилельма де Крузоль дает показания по делу Бонафоса против Гандульфы.

Предметом спора оказалась блуждающая водосточная труба мадам Гандульфы. По словам Бонафоса, госпожа переместила трубу, которая должна была быть на одинаковом расстоянии между их двумя домами, ближе к его дому, чтобы отходы стекали на его собственность. Молодая мадемуазель де Крузоль, давая показания от имени г-на Бонафоса, сообщила суду, что она пыталась урезонить несговорчивую мадам Гандульфу. «Я пошла и спросила ее, почему она переместила водосток. Но все, что она сказала – это то, что если он будет подвинут на исходное место, то она переместит его снова» [401] Там же, с. 5. . Мадемуазель де Крузоль также сообщила суду, что во время разговора мадам Гандульфа размахивала куском водосточной трубы, который она держала в руке.

Десять лет спустя площадь де Аккуль еще раз вскользь фигурирует в истории Марселя, хотя в контексте, который в 1338 году был бы непонятен. Упоминание об этой площади появляется в записи, которую нотариус Жакме Эйкар сделал в своей книге 30 апреля 1348-го. Отец Силоны и Огейрона Андре только что умер от чумы, и нотариус Эйкар был вызван на «Процесс», новый суд под открытым небом недалеко от гавани, чтобы оформить передачу опеки над детьми. В дотальном акте было принято записывать как место, так и дату. Соответственно, месье Эйкар и записал – «Процесс», затем, понимая, что это звучит странно, поскольку суд под открытым небом обычно собирался на площади де Аккуль, он добавил поясняющую записку. Он написал, что место проведения суда было изменено ob fecarem mortuorum terribilem de symmeterio ecclesie Beate Marie de Acuis – из-за ужасного запаха мертвых тел с кладбища Нотр-Дам-де-Аккуль, находившегося рядом с площадью [402] Там же, с. 53. .

Чума пришла в средневековый Марсель так же, как туда попадало большинство вещей – по морю. Разносчиком инфекции, по всей видимости, стала одна из чумных галер, изгнанных Генуей в конце октября 1347 года. Так уж вышло, что последним беззаботным днем Марселя было 1 ноября – День Всех Святых [403] Жан-Ноэль Бирабен, Les hommes et la peste en France et dans les pays européens et méditerranéens , vol. 1 (Париж: Mouton & Co., 1975), с. 49–55. . В полдень за пределами гавани показалась одинокая галера, похожая на акулий плавник, кружащийся в воде. Железная цепь, охранявшая вход в порт, была опущена, корабль спокойно проплыл мимо Ла-Туретта, форта с рыцарями Святого Иоанна, и пришвартовался. Оперативные действия генуэзских властей позволяют предположить, что многие прибрежные города на юге Европы уже находились в состоянии повышенной готовности по отношению к опасным судам, но, как ни странно, галера, уже долго «блуждавшая из порта в порт», не вызывала подозрений в Марселе. Возможно, предыдущие изгнания заставили капитана проявить хитрость. Понимая, что состояние здоровья экипажа вызовет тревогу, он, вероятно, дождался вечерних сумерек, густого тумана или сильного дождя, прежде чем войти в гавань. Какую бы уловку он ни использовал, она сработала. Появление чумы, похоже, застало Марсель врасплох.

«Люди, – рассказывал один современник, – заражались, не осознавая этого, и тут же умирали. После этого жители города прогнали ту галеру» [404] Хейлиген, «Breve Chronicon Clerici Anonymi», в The Black Death: Manchester Medieval Sources , пер. и изд. Розмари Хоррокс (Манчестер: университет Манчестера, 1994), с. 42. . Но, как в Мессине и Генуе, Y. pestis нужно было совсем немного времени – всего какой-то час, пока люди не могли понять, откуда исходит зараза. Когда изгнанная галера исчезла в Средиземном море, болезнь уверенным потоком потекла по сумрачным улицам ville-bas , останавливаясь здесь и там, чтобы полюбоваться грудами мусора и отходов, сваленных перед четырех– и пятиэтажными домами. Затем чума устремилась на север, в еврейский квартал Ла Жювери и ко дворцу Марселя, резиденции правительства. Тем временем за пределами гавани изгнанный корабль встретился с еще двумя, и все три галеры исчезли в осеннем воздухе где-то «около испанского побережья», направляясь к Гибралтарскому проливу. Об этой миниатюрной эскадре один современник написал так: «Инфекция, которую эти галеры оставляли на всем пути, особенно в прибрежных городах, была настолько разрушительной, что едва верится в ее продолжительность и катастрофические последствия, не говоря уже о том, чтобы ее описать» [405] Там же, с. 15. [406] Вероятно, экономический кризис гнал вперед этот маленький флот. Неудачи Крестовых походов в конце тринадцатого века и ослабление Монгольской империи несколько десятилетий спустя привели к кризису судоходства. В 1248 году в журнале записей одного марсельского нотариуса было более тысячи коммерческих актов. За десятилетие до 1348 года все нотариусы Марселя, вместе взятые, зарегистрировали только 147 таких актов. (Daniel Lord Smail, «Mapping Networks and Knowledge in Medieval Marseille, 1337–1342», тезисы из неопубликованной диссертации [Ann Arbor: University of Michigan, 1994], p. 22.) .