Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Спустя несколько недель, когда Кола практически полностью лишился поддержки, Петрарка написал ему: «Я не могу изменить положение вещей, но могу сбежать от всего этого. Если все эти истории правдивы, то я покидаю тебя, Рим» [379] Бишоп, Petrarch and His World , с. 265. .

Когда в августе 1348 года в город пришла чума, Кола находился в безопасности. В декабре минувшего года он потерпел поражение в контрперевороте и жил теперь в опальном изгнании вместе с селестинскими монахами в Абруцци. Это место находилось достаточно далеко, чтобы услышать ужасное землетрясение, потрясшее Рим в начале эпидемии, или почувствовать запах горящей плоти, поднимающийся над Колизеем, где сжигали тела умерших от чумы людей, или увидеть кучи трупов, сложенных рядами вдоль Тибра, как стена дамбы.

«Я потрясен, – писал один современник тем грустным, отчаянным тоном, который выражал тон всей Европы летом 1348 года. – Я не могу продолжать. Куда ни глянь – везде смерть и горе. Всемогущий карает нас своей дланью снова и снова, все сильнее и сильнее. Время идет, ужасный приговор вступает в свою силу» [380] Де Муссис, «Historia de Morbo», в The Black Death: Manchester Medieval Sources , пер. и изд. Розмари Хоррокс (Манчестер: Манчестерский университет, 1994), с. 23. .

Одним зимним парижским днем 1314 года несколько десятков человек стояли, сбившись в кучу, на продуваемом всеми ветрами острове посреди Сены, ожидая зрелища – казни. В слабом сером утреннем свете лица зрителей были похожи на трещинки на мокрой от дождя древесной коре. Но когда толпу разбавили разнорабочие из Ле-Аль, мясники из Сен-Жак-ла-Бушери и проститутки с Болотного рынка, трещинки слились в единую массу, две тысячи лиц, раскрасневшиеся на колком мартовском воздухе от речного ветра и ожидания смерти.

Толпа собралась на острове, чтобы посмотреть на казнь Жака де Моле, бывшего Великого магистра тамплиеров, до недавнего времени одного из самых могущественных религиозных орденов в христианском мире. Днем ранее де Моле произвел большой фурор за пределами Нотр-Дама. В обмен на пожизненное заключение старик согласился публично признаться в «преступлениях, порочащих землю своей грязью» [381] Малкольм Барбер, The Trial of the Templars (Кембридж: Издательство Кембриджского университета, 1978), с. 45. См. также: Процесс тамплиеров (М.: Алетейя, Энигма, 1998). , включая содомию, идолопоклонство и осквернение креста плевком. Но этим утром, стоя перед собором, Моле всех удивил. На глазах у половины Парижа старик смело заявил о своей невиновности и назвал обвинения против него и тамплиеров ложью и преступлением против небес. Ободренный таким выступлением, один из его лейтенантов, Жоффруа де Шарни, сделал то же самое [382] Там же, с. 3. .

Король пришел в ярость, церковь – в замешательство, парижане – в волнение. Дело тамплиеров обещало закончиться так же драматично, как и началось семь лет назад, когда агенты французской короны одним октябрьским утром арестовали две тысячи ничего не подозревающих, в основном пожилых тамплиеров в ходе рейдов, проводимых на территории всей страны. Ошеломленных членов ордена вытаскивали прямо из постели и с богослужений, заталкивали в телеги и увозили в королевские тюрьмы. К концу дня – это была пятница, тринадцатое, как отмечали суеверные, – во Франции едва ли остался в живых хоть один тамплиер, которому не было предъявлено обвинение в сношении с демонами, осквернении образа Христа, мочеиспускании на крест, «постыдном целовании» пениса, ягодиц и губ настоятеля ордена или участии в других гомосексуальных действиях. Если же таковые и были, то они наверняка прятались в стоге сена или под кроватью. Преступления тамплиеров были чем-то «горьким, прискорбным, чем-то, на что ужасно смотреть, что ужасно слышать, чем-то почти бесчеловечным, фактически не имеющим отношения к гуманности», – так говорил инициатор обвинений, бывший друг Великого магистра Филипп Красивый, король Франции и «едва ли не самый красивый мужчина на свете» [383] Там же, с. 45. .

Филипп представлял дело тамплиеров как противостояние одиозных богохульников (тамплиеров) и «сторожевой башни царственного величия» (его самого) – своего рода средневековый пример пропагандистского приема «Большая ложь». Королем двигали деньги, а вовсе не грех. Амбициозный Филипп был создателем современного национального государства, его самой большой мечтой было превратить феодальную Францию, мозаику из регионов с разными традициями и обычаями, в единую нацию, связанную единым набором институтов и законов и подотчетную единой власти, французской короне – то есть ему самому. В значительной степени ему это удалось. При Филиппе общественный порядок во Франции все чаще становился «порядком во всем королевстве, а порядок во всем королевстве – порядком в церкви, оплоте всех знаний, добродетелей и справедливостей» [384] Джонатан Сумпшен, The Hundred Years War: Trial by Battle , т. 1 (Филадельфия: University of Pennsylvania Press, 1991), с. 23. .

Однако в условиях нестабильности налоговых поступлений новому, дерзкому французскому государству не хватало прочной финансовой основы. Тамплиеры, владевшие самой большой казной в северной Европе, могли обеспечить королю новый, перспективный источник доходов [385] Барбара У. Такман, Distant Mirror: The Calamitous 14 th Century (Нью-Йорк: Ballantine Books, 1978), с. 42. См. также: Загадка XIV века (М.: АСТ, 2019). . Как потенциальная цель рассматривалось и то, что орден также имел дополнительное преимущество – его ненавидели и боялись. Являясь отчасти тайным обществом – члены которого, по слухам, практиковали черную магию, – отчасти международным банком, тамплиеры рассматривались как страшная организация, членами которой были могущественные темные фигуры. Считалось, что каждый éminence grise [386] Пожилой титулованный представитель церкви. ( Прим. пер .) в христианстве носит крест тамплиеров. Единственное, чего не хватало ордену, – это обвинения в его деяниях. Преступлений против общества может быть сколько угодно, но ни одно из них не было направлено против французской короны. Однако Филипп и его министры «изобрели» еще один аспект современного национального государства – самооговор. «Августейший и суверенный дом Франции» был весьма искусен в придумывании несуществующих преступлений и пытках невиновных до тех пор, пока они не соглашались оговорить самих себя.

Рыцарь-тамплиер Жерар де Пасаджио свидетельствовал, что после ареста его пытали, «вешая гири на гениталии и другие части тела» [387] Барбер, Процесс тамплиеров, с. 56. . Других тамплиеров подвешивали на дыбу, лодыжки и запястья выворачивались с помощью лебедки, которая медленно вытаскивала суставы из суставных ямок. Еще одна популярная пытка называлась strappado . Заключенного подвешивали к потолку за веревку, натяжение которой внезапно ослабевало, и человек начинал падать вниз, при этом в самый последний момент его падение останавливалось мощным рывком. Иногда, чтобы рывок получился более сильным и болезненным, к яичкам и ступням прикрепляли утяжелители. Одному тамплиеру, Бернарду де Вахо, ноги смазали жиром и сунули в открытый огонь. Спустя несколько дней, когда де Вахо попытался сделать шаг, «кости его ног разрушились» [388] Там же. . Другими популярными пытками были выдергивание зубов и вырывание ногтей по одному.