Джон Келли - Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Исторические торговые связи Марселя с Левантом и Малой Азией сделали город естественной мишенью для любых болезней, приходящих с Востока. В 543 году Юстинианова чума нанесла ужасный урон городу, а в 1720 году Марсель станет одним из последних городов в Европе, переживших серьезную вспышку эпидемии. Однако чума 1347 года была особенно жестокой. В апреле 1348 года Луис Хейлиген, музыкант, живший на севере в папском городе Авиньон, писал своим друзьям во Фландрии, что «в Марселе умирало четверо из пяти человек» [407] Там же, с. 43. . Реальная цифра, вероятно, была ближе к одному из двух, но и этого было достаточно аббату Жилю ли Мюизи, который назвал страдания города «невероятными» [408] Согласно средневековым оценкам, смертность в Марселе составила 56 тысяч человек, но поскольку это более чем вдвое превышает численность населения города в те времена, эта цифра не соответствует действительности. Уровень смертности составил примерно 50 процентов, что подтверждается тем фактом, что чума, вероятно, прибыла в Марсель, как в Мессину и Геную, в очень заразной и смертельной форме – легочной, либо быстро переходила в нее. [409] Жиль ли Мюизи, «Receuil des chroniques de Flandre», у Хоррокс , The Black Death , с. 46. .

Другая запись в журнале М. Эйкара свидетельствует о безграничной вездесущности смерти в городе, ведь в течение года здесь исчезла половина населения, численность которого составляла двадцать – двадцать пять тысяч человек. Запись, датированная 10 апреля 1348 года, рассказывает об обращении в суд одного старого хитрого крестьянина по имени Жакме де Поди. Жакме пытался заполучить приданое своей невестки Угеты, недавно скончавшейся от чумы. Целью слушания было установить законность иска старика. Обычно, когда женщина умирала, не оставив завещания, как в случае с невесткой Жакме, ее приданое автоматически переходило ее дочери. Но Жакме утверждал, что и его внучка тоже была мертва, и, даже несмотря на свирепствующую в городе эпидемию, ему удалось уговорить нескольких соседей Угеты явиться в суд, чтобы подтвердить свое заявление. Одна из свидетельниц сказала магистрату, что да, она несколько раз видела девочку на улице после смерти ее матери, но потом она тоже исчезла.

– Почему вы думаете, что девочка мертва? – спросил судья.

Соседка сказала, что однажды она случайно увидела труп девочки в одной из телег, в которых свозили мертвых на кладбище Нотр-дам-дез-Акуль. Следующим наследником был сын Жакме Пейре, муж Угеты. Судья поинтересовался тогда судьбой Пейре. – «Тоже мертв», – заявил Жакме. И снова старик попросил соседа подтвердить свое заявление. Сосед сказал, что Пейре умер сразу после своих жены и дочери, может быть, через два дня, но он не был точно уверен – в эти дни умирало так много людей, что отследить было трудно. Через неделю после слушания месье Эйкар сделал последнюю запись об этом деле в своем журнале: старик Жакме тоже скончался [410] Смейл, «Mapping Networks and Knowledge in Medieval Marseille», с. 52. .

Алчность, продемонстрированная Жакме, не была редкостью в Марселе. После того как чума закончилась, на слушании одного дела молодая женщина по имени Уга де Бесса дала показания по делу мужчины, который часами метался по охваченным болезнью улицам города в поисках нотариуса для своей умирающей жены [411] Там же, с. 55. . На первый взгляд такая самоотверженная супружеская преданность поражает: заботливый муж рискует смертью, чтобы подарить своей умирающей жене небольшое утешение перед смертью – навести порядок в ее делах. Но затем магистрат спросил, указала ли потерпевшая, как именно она хочет распорядиться своим имуществом. «Да», – ответила мадам де Бесса. Поскольку нотариуса найти не удалось, умирающая пригласила нескольких свидетелей к своей постели и в их присутствии засвидетельствовала, что «она оставляет сотню флоринов своему мужу Арно».

Однако эта история, как и многие другие истории о чуме, имела традиционный конец.

– А где сейчас Арно? – спросил судья.

– Умер, – ответила мадам де Бесса. – Он тоже умер от чумы.

Помимо алчности, процветавшей в Марселе, люди были одержимы еще и упрямой, сдержанной решимостью. Хотя чума пришла в город вскоре после Сицилии, Марсель не погрузился в панику или социальный кризис. Несомненно, случаи дезертирства были – среди родителей, духовенства и обычных граждан, – но их было не так много, чтобы попасть в местные хроники. Также, скорее всего, случаев массового бегства тоже было относительно мало. «Жители города приспособились к чуме, – говорит историк Дэниел Лорд Смейл, автор подробного исследования Черной смерти в Марселе. – Муниципальные учреждения не закрывались. Люди не разлучались со своими родственниками, друзьями и соседями» [412] Дэниел Лорд Смейл, «Accommodating the Plague in Medieval Marseille»???? Continuity and Change 11, вып. 1 (1996), с. 12. . Жажда денег оказывается иногда сильнее смерти. В марте, самом страшном месяце эпидемии, одержимый жадностью коварный старик Жакме де Поди стучался во все двери в районе, где проживала его невестка, и искал свидетелей для дачи показаний по его судебному делу. Апрель, еще один ужасный месяц, застал богатого торговца Пьера Острия в Марселе, где он вместе с двумя коллегами, Франсе де Витрола и Антони Кассом, планировали новое дело. В этом же апреле заботливый муж Арно метался по зараженным чумой улицам в поисках нотариуса, который задокументировал бы желание его умирающей жены оставить ему сто флоринов. Люди даже продолжали играть свадьбы. В мае Антони Лорт присутствовал на свадьбе своего друга Понса Колумбье.

Расчетливым жителям Марселя не были чужды проявления человеческой доброты. Ростовщик-еврей по имени Бондавин де Драгиньян, жалея своего клиента, который потерял все свое состояние во время Черной смерти, сказал ему, что он может продолжить работу в саду, который тот предложил в счет выплаты ссуды. Кроме того, ростовщик заявил, что, когда долг будет выплачен, сад снова вернется во владение клиента [413] Там же, с. 30. .

«Если чума и оказала сильное влияние на жителей средневекового Марселя, то это был не тот удар, который способен привести их к отчаянию» [414] Там же, с. 13. , – говорит профессор Смейл.

Черная смерть в Марселе примечательна и в другом отношении.

В ночь на Вербное воскресенье, 13 апреля 1348 года, христиане, жители Тулона, тихой приморской деревушки к востоку от Марселя, напали на местный еврейский квартал. Они вышибали двери, разбивали окна, переворачивали мебель, вытаскивали из кроватей мужчин, женщин и детей и выгоняли их на ночные улицы, где издевались, насмехались над ними, избивали и плевали в них. Дома были сожжены, имущество разграблено, деньги украдены, сорок евреев было зарезано. Родителей убивали на глазах у сыновей и дочерей, мужей – на глазах жен, братьев – на глазах сестер. На следующее утро тела десятков погибших евреев повесили на столбах на городской площади [415] «Les Juifs de Provence la Peste noire», Revue des Études Juives 133 (1974), с. 457–480. .