Стивен Коткин - Предотвращенный Армагеддон. Распад Советского Союза, 1970–2000

Только немногие из коллег Горбачева по Политбюро разделяли его социалистический романтизм, но еще меньше было тех, кто мог соперничать с ним в хитрости. Он знал, что противники его необычных инициатив разобщены и не решаются продемонстрировать свое недоверие генеральному секретарю. Используя престиж своей должности, он воздерживался от похвал кому-либо из членов Политбюро перед лицом остальных, зато наедине убеждал каждого из них в своей поддержке. За пределами же Политбюро, как он был уверен, партийная дисциплина не позволит его противникам голосовать против предложений, озвученных от имени партии [171] Медведев В. В команде Горбачева. С. 76–77, 93–97. . Но перестройка была партийной программой не только по названию. Несмотря на свою власть и все свои ухищрения, Горбачев смог так долго реализовывать свои идеи лишь потому, что все, за что он выступал, полностью вписывалось в революционную парадигму: увеличить количество и качество промышленной продукции, укрепить мир, оживить компартию, активизировать массы, вдохнуть новую жизнь в Советы. Лишь в 1990–1991 годах он неохотно начал говорить о возможности рыночной экономики и о переустройстве Союза, спровоцировав обвинения со стороны догматичных партийцев в том, что он агент Вашингтона [172] Во время перестройки Горбачев усердно переписывал свои длинные речи, стремясь насытить их большим количеством марксистско-ленинской теории, чем это казалось нужным даже его спичрайтерам из аппарата ЦК. Он был единственным из генсеков, кто совершил паломничество к месту ссылки Ленина в Сибирь. Кроме того, он постоянно читал произведения Ленина, особенно до 1989 года. Все эти глубоко продуманные и прочувствованные шаги должны были сделать его наследником ленинских идей. Boldin V. Ten Years. P. 95; Volkogonov D. Autopsy for an Empire. P. 443. «Парадокс Горбачева, — писал Волкогонов, — может быть выражен очень просто: человек, уничтоживший коммунизм, сам был искренним, убежденным коммунистом» (Ibid. P. 474). . Однако не приходится сомневаться, что Горбачев и его разрушительное стремление обрести гуманный социализм выросли из самого сердца самой советской системы.

Идеалы Октябрьской революции — мир изобилия, социальная справедливость, власть народа — воодушевляли и антикоммунистический популизм Бориса Ельцина (который сделал инструментом разрушения советской системы другой ее фундаментальный элемент — союзные республики). Гласность обнажила (для тех, кто еще этого не знал) тот факт, что идеалы революции воплощены в институтах, которые сделали эти идеалы не только неосуществленными, но и неосуществимыми. Гласность спровоцировала общее негодование, поскольку эти идеалы все еще не утратили своей силы и люди по-своему были им верны. Конечно, для многих значение имело уже не возрождение привычных идеалов, а свержение системы (к чему стремились немногочисленные диссиденты) или, наоборот, ее увековечение (о чем мечтали многочисленные «патриоты»). Но любой, кто хоть какое-то время прожил в СССР в конце 1980-х и начале 1990-х, помнит, сколько страстной надежды было тогда в настроении людей. Но эта надежда была противоречивой и полной скептицизма, который коренился в глубоком отрыве КПСС от советской (демократической) власти и от идеала справедливости. Это уловил и Горбачев в 1989 году во время Съезда народных депутатов, приковавшего к себе внимание всей страны. А затем пришел Ельцин и пообещал воплотить те же идеалы без всякой партии и аппаратчиков! Неудивительно, что люди, в том числе многие из тех, кто незадолго перед тем вышел из партии, приняли его с небывалым воодушевлением.

Когда Ельцин начал свой популистский крестовый поход, он, вероятно, был не менее искренен, чем Горбачев. Однако было ясно, что он имеет гораздо меньшее представление о том, что должно последовать за коммунизмом, чем Горбачев когда-то имел о структурных ловушках старой системы. Попытка руководить Москвой, не говоря уж о России, с помощью кучки самозваных «демократов», старых приятелей с Урала и прочих некомпетентных управленцев не могла не окончиться тяжелым разочарованием. Ельцин быстро превратился в послушное орудие тех представителей советских институтов, которые душили революционные идеалы и были потревожены горбачевскими попытками их возродить. Конечно, в немалой степени элита после 1991 года обновилась, но большая часть ее все-таки сумела выжить в новых условиях, особенно стремящиеся вверх второй и третий эшелоны. В то же время чиновники, освободившиеся теперь от партийной дисциплины и легитимировавшие свою власть с помощью выборов, стали гораздо более коррумпированы, чем в те времена, когда Андропов начал собирать для борьбы с коррупцией команду искренних партийцев во главе с Горбачевым. Шумная поддержка Ельцина обществом, сменившаяся всеобщей ненавистью, еще раз свидетельствует, что давние мечты о лучшем, более справедливом мире играли в советском социально-политическом ландшафте структурирующую роль и стали главным движущим фактором неожиданного и относительно мирного распада системы.

Очень показательно в этом отношении противопоставление СССР и Китая. Как известно, многие сожалели о том, что Горбачев не взял на вооружение китайскую модель реформ. При Дэн Сяопине китайское руководство укрепило монополию партии, дав возможность (поначалу неохотно) развиваться рынку, но при этом с помощью репрессий удерживая в своих руках политический контроль. Но Китаю не приходилось иметь дело с самой большой в мире свалкой устаревшего оборудования. Тяжелая промышленность в Китае пребывала в плачевном состоянии, однако 80 % населения были крестьянами. Кроме того, китайский экономический бум стал возможен благодаря колоссальным прямым иностранным инвестициям, составившим в 1990-х годах около 300 миллиардов долларов (инвесторами были прежде всего зарубежные китайцы, во вторую очередь — японцы и американцы). У России же не было своих Гонконга и Тайваня. Наконец, неоднозначные результаты китайской трансформации (огромные задолженности, необеспеченность прав собственности, должностные преступления) не столь уж отличны от российских. Кроме того, процесс преобразований в Китае далек от завершения [173] Китайские реформы начались с санкционированной партией и поддержанной крестьянством деколлективизации сельского хозяйства и развернулись благодаря сочетанию избытка дешевого труда, доступного в сельской глубинке, иностранных капиталов (приходивших в Китай в том числе и через устоявшиеся капиталистические институты Гонконга) и почти неограниченного доступа к гигантскому потребительскому рынку США (открытый доступ к которому стал также источником японского и южнокорейского «чудес»). К началу XXI века Китай продолжил интенсивное строительство капиталистических институтов, не имея при этом стабильного механизма передачи власти, а в среднесрочной перспективе подвергаясь серьезным угрозам из-за нехватки ресурсов и приближавшейся экологической катастрофы. . Так или иначе, пример Китая — еще одно подтверждение того, что социализм с человеческим лицом лишь ускорил распад СССР. Советские реформы проводились не безжалостным прагматиком типа Дэн Сяопина или Берии, а человеком, готовым пожертвовать централизованной властью во имя партийной демократии, но при этом по идеологическим причинам не решавшимся на введение капитализма, — словом, настоящим идеалистом хрущевских времен.