Михаил Медведев - Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

Финансовое положение страны в конце XVIII века не было результатом каких-либо временных или единичных действий, вызванных тем или иным необдуманным шагом правительства, а отражало состояние ее экономики и знаменовало собой начало разложения феодально-крепостнической системы. Тот факт, что эта система оказалась не в состоянии работать без сбоев, свидетельствовал о серьезных неполадках в ее устройстве. В конце XVIII века государственная власть оказалась перед необходимостью произвести определенные изменения в этой системе, чтобы ослабить препоны, сдерживающие развитие производительных сил, открыть новые источники доходов, разрешить финансовые затруднения и приспособить государственный аппарат страны к решению этих сложных задач. Речь шла об определенных уступках, властно диктуемых всем ходом социально-экономического развития страны. Важнейшим препятствием для решения всего комплекса этих сложно переплетающихся между собой задач являлось крепостное право, которое уже тормозило дальнейшее прогрессивное развитие страны, но пока еще не исчерпало всех своих возможностей. Сложность проблемы усугублялась тем, что феодально-крепостническое государство всем ходом социально-экономического развития страны, медленно и противоречиво двигавшейся к капитализму, было вынуждено поставить под сомнение некоторые частные интересы дворянского сословия — такие, как монопольное владение землей и крепостными, свобода дворян от обязательной службы, неограниченная власть помещиков над принадлежавшими им крестьянами: дворянство же в массе своей не желало ни на йоту поступиться своими исключительными привилегиями. Малейшие попытки правительства, если не ликвидировать, то по крайней мере ослабить действия негативных явлений, разлагающих феодально-крепостническую систему изнутри, наталкивались на крепость дворянских привилегий и вызывали сопротивление крепостников. Российский помещик мало думал о международном престиже своей страны. Относительное спокойствие и временное затишье, установившееся в деревне после жестокого подавления крестьянской войны, создавало иллюзию вечности и незыблемости существующих крепостнических отношений. Поэтому ни о каких превентивных мерах он и слышать не хотел. Что же касается попыток дворянского государства вторгнуться в сферу его отношений с крестьянином, а тем более запустить руку в помещичий карман, чтобы перенести часть доходов в государственную казну, то тут помещик уже начинал кричать о подрыве основ. Каковы бы ни были взгляды самого монарха, влиятельного фаворита или доминирующей правительственной группировки, окончательное решение проблемы всегда оставалось за господствующим классом, а его позиция во многом определялась настроениями подавляющего большинства страны — эксплуатируемого крестьянства. Чем было тише в деревне, тем смелее и настойчивее требовали дворяне укрепления своих исключительных привилегий, тем решительней отметали всякие попытки представителей своего же класса провести ряд мер, которые могли бы в будущем предотвратить угрозу новой крестьянской войны и для этого в самой незначительной степени могли бы уже сегодня ущемить интересы помещика. Объективную основу этого сопротивления составляло то, что еще не все возможности крепостного права были исчерпаны в конце XVIII века. Помещики еще могли увеличивать повинности крепостных. Поэтому любая попытка правительства вмешаться в отношения помещиков и крепостных воспринималась дворянством как стремление ликвидировать крепостное хозяйство как раз в тот момент, когда оно могло еще увеличить свою доходность. Отсюда проистекала необходимость преобразовать государственное управление таким образом, чтобы оно могло быстро и эффективно решать стоявшие перед страной задачи, но это могло быть достигнуто при условии уменьшения влияния консерватизма дворянства на государственное управление. Это была очень трудная задача, так как верхи бюрократии принадлежали к дворянству и хотя составляли отличный от основной массы дворянского сословия слой, но в равной степени дорожили основными привилегиями дворян и не желали отступать от дворянской монополии на землю, регламентировать отношения помещиков и крестьян, ограничивать помещичий произвол.

Таковы были основные внутриполитические коллизии, когда на престол вступил Павел I. [4] Сафонов М. М . Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX веков. Л., 1988, с. 27–38.

Как не вспомнить известную картину Васнецова «Витязь на распутье». Воин в доспехах сидит на коне, понуря голову. Перед ним камень, на котором написано: «Направо пойдешь — костей не найдешь. Налево пойдешь — голову потеряешь, прямо пойдешь — смерть найдешь». Павел I поехал прямо…

«Победителя не судят» — гласит пословица. Можно сказать иначе: «Побежденного не оправдывают». Думается, что если Петр I пал бы жертвой заговора противников его нововведений, то историкам, вероятно, потребовалось немало времени, чтобы доказать неизбежность проводимых им реформ. Правительственная деятельность Павла I закончилась дворянской расправой с царем. Именно этот трагический факт во многом предопределил последующие оценки государственной деятельности Павла и его самого как личности. Это очень тонко почувствовал Лев Толстой, когда писал о Павле: «…признанный, потому что его убили, полубешеным…» Однако эти преставления претерпели сильную эволюцию, которая продолжается и по сей день. Как всякий, сколько-нибудь значительный государственный деятель, Павел прожил две жизни: одну реальную, вторую историографическую — в умах людей, в научных исследованиях, в художественной литературе. Эта вторая жизнь Павла оказалась ничуть не менее неудачной, чем та, первая…

Во второй половине XIX века, когда Павла начали изучать, преобладали резко отрицательные оценки его деятельности. Так, например, И. Головин писал, что Павел «был чисто помешанный, и то благодушие, в котором он иногда находился, являлось лишь перерывом его безумия». А. Н. Пыпин назвал правление Павла эпохой «произвола и насилия», историк утверждал, что у царя было «фантастическое представление о достоинстве его власти, он понимал ее, как Гарун аль Рашид». «Полусумасшествие, прихотливая раздражительность, припадки необузданного гнева», так характеризовал управление Павла историк Бернгарди. Но наибольшую лепту в представление о Павле как душевнобольном императоре внес один из самых авторитетных дореволюционных историков В. О. Ключевский. Именно он создал формулу, получившую очень широкое распространение: «Деятельность Павла была не столько политической, сколько патологической», она «вылилась в простой анекдот, и более анекдота мы ничего не знаем об этом царствовании». Между тем правдой в этих словах было то, что в тот момент, когда они были написаны, исследователи ничего, кроме анекдотов, о правлении Павла не знали, — правительственной деятельностью Павла никто всерьез не занимался. [5] Клочков Н. В . Очерки правительственной деятельности времени Павла I. СПб., 1916, с. 1–2.