Михаил Медведев - Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

В заключение необходимо коснуться еще одного вопроса. Как известно, 18 апреля 1800 года был опубликован указ Павла I сенату, в котором говорилось: «Так как через вывозимые из-за границы разные книги наносится разврат веры, гражданского закона и благонравия, то отныне, впредь до указа, повелеваем запретить впуск из-за границы всякого рода книг, на каком бы языке оные ни были, без изъятия, в государство наше, равномерно и музыку». [200]

Появление этого указа трактуется некоторыми исследователями как борьба с книгой вообще. Думаем, что такая трактовка неверна. Не с книгой Павел I пытался бороться, а с влиянием Французской революции, о чем прямо говорится в указе. Это было одной из главных задач его царствования, и при решении этой задачи он считал возможным действовать по принципу «цель оправдывает средства». Что же касается книгопечатания, то можно полностью согласиться с А. А. Зайцевой, которая, исследуя проблемы книгопечатания в России в конце XVIII века, пишет: «Если пристальнее взглянуть на многочисленные указы Павла I в области цензуры (за 4 года было издано 15 указов), то становится очевидным, что этот «цензурный потоп» не был направлен против книгопечатания как такового, хотя уже стало своеобразной традицией, исходя из общей оценки времени Павла, говорить и об упадке книгопечатания». Далее автор приводит данные книжной статистики, которые опровергают общепринятое мнение о том, что «к концу века резко и неуклонно снижается количество книжной продукции». [201]

Этот указ как раз показывает, что Павел I прекрасно понимал роль книги в жизни общества, ее влияние на настроение умов. В данном случае мы видим типичный пример того, как глобальная стратегическая цель заставляет государственного деятеля пренебрегать решением частных, тактических задач — в данном случае проблемами распространения иностранной книги.

С детских лет книга была органической частью духовного мира Павла I, и интерес к ней он сохранил до последних дней своей жизни (известно, что в последней резиденции императора — Михайловском замке — также была создана библиотека, о составе которой, к сожалению, мы ничего не знаем). Поэтому с уверенностью могут быть отвергнуты ходячие представления о Павле как о грубом, недалеком, полусумасшедшем солдафоне, думающем только о вахтпарадах и муштре,

Павел I серьезно готовился к своей будущей роли — Российского Самодержца. Он получил солидную теоретическую подготовку. Однако далеко не всякому человеку дано соединить теорию с практикой, Павлу I этого сделать не удалось. В этом его трагедия. В этом корни катастрофы 11 марта 1801 года.

В 1898 году Особое совещание по делам дворянского сословия отмечало: «Исторически сложившимся призванием нашего дворянства всегда было служение государству, причем, главным поприщем сего служения искони была служба военная». [202]Современный историк русского офицерства С. В. Волков справедливо считает, что офицеры как профессиональная группа стояли в социальном плане выше любой другой социальной группы в стране. [203]

Однако статус офицерства таковым был не всегда, а динамично менялся в зависимости от государственных потребностей, официальной идеологии, духовных запросов русского общества. Глубокое воздействие этических и идеологических нормативов военная служба испытала при Павле I. Традиция идеологического нормирования и романтизации всех сторон военного быта сохранилась и при его преемниках.

Военная служба связана с патриотизмом, чувством, восходящим, несомненно, к рыцарской ментальности, культу верности сюзерену. В Новое время в рамках национальных государств происходит отождествление в сознании служилого сословия Верховного Сюзерена, государства и Отечества. Русское дворянство к концу XVIII века прошло тот же духовный путь, однако его патриотическим чувствам недоставало внешнего оформления и облагораживающей идеологии.

Павел I попытался радикально изменить ситуацию, использовав идеологию и эстетику рыцарства. Прививка их производилась в неожиданных формах, таких как, например, принятие русских дворян в кавалеры Мальтийского ордена после того как император провозгласил себя его гроссмейстером.

Обращение Павла к рыцарскому идеологическому и этикетному арсеналу не было случайным. С одной стороны, это было вызвано потребностью найти дополнительные формы духовного обновления самодержавия, обожествления и утверждения незыблемости царской власти. Старые же, традиционные «скрепы» порядка — религия и церковь сильно пострадали в процессе начатой еще Петром I секуляризации. С другой стороны — апелляция к орденской организации иоаннитов (история с покровительством о. Мальта вызывалась дипломатическими интересами России — мы этот вопрос не рассматриваем) была глубоко созвучна личным идеалам и наклонностям Павла. Посланник Мальтийского ордена в Петербурге граф Литта в декабре 1796 г. замечал о Павле, что «личные качества его суть набожность, вера и великая любовь к правосудию, оказываемому им всем и весьма ускоренным образом… Характер его обнаруживает большой задаток возвышенных чувств и благородства и восхищения всем тем, что проистекает из начала древнего и благородного рыцарства. Мальтийский орден, служащий образцом и примером самим своим учреждением и образом действий — для него предмет уважения и любви». [204]«Известную справедливость и рыцарство» подчеркивает в Павле шведский посланник Армфельд. [205]А. И. Герцен иронически назвал Павла I «коронованным Дон-Кихотом», [206]но заметим без всякой иронии, что «донкихотство» это было искренним и подчеркнуто контрастировало с «распущенностью» правления Екатерины II. Органичной стороной «донкихотства» было предпочтение военной службы перед другими занятиями в качестве единственно достойного назначения человека и дворянина. Этот укорененный в душе Павла «марсианизм» совершенно несправедливо было бы сводить к «фрунтомании». Черта эта была унаследована и его сыновьями.

Увеличение роли армии при Павле и его преемниках было продиктовано изменившимися функциями военной силы государства и ее усложнившимися задачами. Изменение общественного значения армии влияло на перемены в военной атрибутике — по линии все большей европеизации и усовершенствования вооружения, управления армией, военного костюма. Расходы только на перемену формы при Павле превысили 30 млн. руб. При Александре форма усовершенствовалась еще дважды. Этикетное и культурное значение формы и ее, если так можно выразиться, «поэтика» при этом возрастала. Мундир превращался в сложную опознавательную систему, выражал личное начало службы, по нему можно было судить не только о названии полка, но о звании, должности, обеспеченности, вкусах и даже характере его носившего. Система орденов и отличий, приложенная к мундиру, говорила о том, как этот дворянин относится к службе государю, и как государь в свою очередь относится к нему. Отношения между рыцарем и «сюзереном» в их российском варианте конца XVIII века были вполне «овеществлены».