Михаил Медведев - Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России

Преемственность в понимании военной службы, чести и патриотизма между первым и вторым поколениями кавалеров Мальтийского ордена достаточно очевидна. «Дети» первых командоров и кавалеров вступали в «военный мир» очень рано — через кадетские корпуса или — в 16–18-летнем возрасте пройдя дорогами наполеоновских войн.

Павловские распоряжения направили военную службу к открытому исканию не карьеры, наград и выгод, а чести — органической составляющей дворянского самосознания. Среди боевых орденов, полученных за доблесть, орден св, Иоанна Иерусалимского, носимый по праву пожалования до середины 1810-х гг., как печать «всемирного рыцарства», не потерялся. Так, среди генералов 1812 года приблизительно каждый четвертый оказывается мальтийским кавалером. Вывод этот построен на изучении 332 портретов Военной галереи Зимнего дворца. Правда, нужно сделать поправку на то, что около 80 боевых генералов так и остались не портретированы, и на то, что не у всех портретированных открыты на изображениях мундиры и орденские колодки. Возможно, не все ордена воспроизводились в точности живописцами. Однако все возможные погрешности будут смещать общий результат как раз в сторону увеличения числа мальтийских кавалеров среди героев 1812 года.

Среди них — П. И. Багратион, М. И. Платов, А. И. Кутайсов, П. Г. Лихачев (умерший во французском плену), Д. В. Голицын (московский военный губернатор), Я. П. Кульнев, героический командир Гродненского гусарского полка, С. Г. Волконский, И. Н. Инзов, М. С. Воронцов и др.

Время портретирования «генералов 1812 года» — 1818–1826 гг., когда ношение мальтийских крестов фактически было под запретом. Этот парадокс можно объяснить только желанием портретированных или же их родственников воспроизвести те или иные ордена на мундирах.

Одним из первых, кто перестал носить мальтийский крест, был сам Александр I. Изображение креста отсутствует не только на современном созданию «Военной галереи» портрете Дж. Доу (1818 г.), но и на более ранних портретах — до 1812 года — кисти Волкова и Боровиковского.

Ликвидация Мальтийского ордена в России была проведена Александром поэтапно. Первоначально, сложив с себя сан гроссмейстера, он гарантировал ордену свое покровительство, временно сохранив штат высших «оффициалов». [226]Однако уже в 1801 году знаки Ордена были убраны с российского герба, тогда же из Зимнего дворца в дом капитула Ордена (Воронцовский дворец на Садовой) были вывезены орденские регалии. Указом 26 февраля 1810 года общественные суммы Ордена были присоединены к государственной казне, а 20 ноября 1811 года была «капитализирована» рента фамильных командорств, поступавшая в пользу ордена [227]Орденский дом был отчужден.

20 января 1817 года по случаю получения Мальтийского креста по правилам Русского приорства адъютантом гр. Комаровского Лазаревым, последнему было запрещено «носить оный и вообще принимать таковые запрещалось кому бы то ни было… так как приорства российского более не существует». Было сказано, что по смерти ныне живущих командоров, их потомки не наследуют их званий и знаков отличия. [228]Других официальных разъяснений о судьбе Ордена не последовало, но и «de jure» царь не запрещал его существование ни одним из предшествующих актов. Это породило в Европе двойственное мнение насчет того, существует еще в России Орден или же нет.

Вопрос о том, почему для Александра оказался приемлем «рыцарский дух», но не рыцарская организация, уходит своими корнями в изменения политико-дипломатического климата на театре российской внешней политики. Мы не беремся решать его здесь. Однако традиции Павла, склонного к поэтизации службы и военного дела, нисколько не противоречили идеологии нового царствования. И уж конечно, они были живы в русском офицерстве — иначе трудно объяснить многочисленные примеры превращения и сублимации духа «рыцарства», после ликвидации Ордена распространившегося на политическую и общественную деятельность.

Одним из условий продолжительности и интенсивности существования рыцарских традиций и рыцарского поведения был растущий уровень образованности среди офицерской молодежи (в том числе образованности политической). Это не ослабляло, а усиливало кастовую замкнутость этой среды. Не случайно тайные общества декабристов, на 90 % состоящие из молодых офицеров, избрали военную конспирацию для достижения либерально-реформистских целей уже на первом этапе движения. Первые симптомы наложения военной кастовости на политическую конспирацию проявились, кстати, еще в подготовке цареубийства 11 марта, и уж совсем очевидным образом — на дружеских собраниях группы офицеров гвардейских Преображенского и Семеновского полков в 1801–1803 гг. В этих собраниях немалую роль играла символика избранности, которая выразилась в делении всех на «своих» (единомышленников, или «костуев», по принятому в кружке наименованию) и «чужих» — или так называемых «кабов». В этом офицерском кружке оказалась молодежь из фамилий, связанных командорскими степенями Мальтийского ордена. Это — М. С. Воронцов, Аргамаков, бар. Розен, Д. В. Арсеньев. [229]

Преддекабристские военно-масонские «клубы», сложившиеся во время заграничных походов русской армии и во время пребывания во Франции русского оккупационного корпуса (1814–1818 гг.), особенно «Орден русских рыцарей» сохранили массу рыцарской символики (степени и должности, процедуру посвящения и, главное, — желание действия, подвига во имя великой цели, начисто отсутствующее, например, у масонов). Эти же организации послужили первой политической лабораторией декабризма. «Таинственность» и «кастовость» как условия политической конспирации остались для многих декабристов главным стимулятором деятельности. После конкретизации программы и тактики тайных обществ, их стремительной политизации эти люди отходят от движения. Следовательно — мотивы, восходящие к орденской организации, даже в этой наиболее эмансипированной среде имели определенную конкуренцию с политическими идеями.

При всех чисто национальных условностях, для нескольких сотен мальтийских «кавалеров» в дворянской офицерской среде принадлежность к Ордену и ношение орденского знака понималось как дополнительный символ чести, посвященности, избранности, благородства. Мальтийские связи русского дворянства и офицерства были лишь одним из элементов утверждения его нового духовного облика. Дух «рыцарства», слитый с культом службы и романтикой войны, для поколения 1812 года и для поколения 1825 года (декабристского) тем не менее сделался важнейшим мотивом общественного поведения, опосредованно связанным с недолгой историей Мальтийского ордена в России. Защищать Отечество от Наполеона новое поколение офицерской молодежи могло только «рыцарски», как «рыцарски» отдавало 14 декабря 1825 года свои жизни (карьеру, семью, достаток) на алтарь свободы.