Джон Бушнелл - Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII–XIX веках

Четыре из пяти беднейших остаточных дворов, возможно, не были старообрядческими-беспоповскими (сведения из раздробленных дворов по определению разрозненные, но подворные списки 1814 и 1834 гг. дают основания полагать, что действительно не были). Три двора вообще не имели доходов — Андрей Федотов, 15 лет, и его мать Дарья, 60 лет; братья Семен и Иван Лапшины, 17 и 9 лет; одинокая Наталия Пешанова, 32 лет, муж которой числился в бегах, — и старых дев в них не было. Двор Авдотьи Лапшиной — ее муж сбежал, но у нее было два сына, 17 и 19 лет, и двое младших детей — зарабатывал, судя по описанию дворового хозяйства, 100 рублей хлебопашеством и работой в качестве мелкого служащего имения — последнее явно касалось не Авдотьи, а ее сбежавшего мужа. То есть двор потерял часть прежнего дохода. Только неимущий двор Михаила Оcерина, 61 года, его невестки — старой девы Анны Егоровой, 55 лет, и его незамужней дочери, 37 лет, был, вероятно, спасовским: они не занимались сельским хозяйством и Оcерин зарабатывал всего 35 рублей в год, работая сторожем в вотчинной конторе. Оcеринский двор и три двора без всякого дохода могли выживать только за счет подаяний, но они, надо полагать, все-таки жили в своих избах.

Эти десять дворов представляют собой очевидный парадокс. В селе Стексово четыре из десяти остаточных дворов в 1845 г. содержали старых дев; они составляли почти пятую часть от 21 стексовского двора с незамужними женщинами 25 лет и старше. Шесть убогих дворов без взрослых незамужних женщин (их там не было также и в 1834 г.) составляли всего лишь 12,5 % от 48 дворов в этой группе. В свете анализа демографической участи баковских дворов неудивительно, что присутствие незамужних женщин почти удваивало для стексовского двора вероятность демографического увечья. Между тем среди этих десяти дворов три из четырех, содержавших никогда не бывших замужем взрослых женщин, здравствовали, в то время как пять из шести без старых дев впали в крайнюю нищету или нуждались: в остаточных дворах старые девы соотносились с достатком, а не с бедностью.

И это не было нечаянным подарком судьбы, однажды выпавшим около 1845 г. В период между 1834 и 1845 гг. процент выживаемости дворов, имевших и не имевших у себя старых дев, был почти одинаков: 49 из 56 дворов без старых дев в 1834 г. (87,5 %) уцелели по 1845 г. включительно, как и 20 из 22 со старыми девами (91 %) [644]. Ревизия 1834 г. не дает сведений о ресурсах или доходах дворов, но экономическая информация в подворной описи 1845 г. в такой же степени отражает недавнюю хозяйственную историю дворов, как и результаты труда одного года. В 1845 г. из 21 двора Стексово с незамужними женщинами 25 лет и старше 14 (67 %) зарабатывали 450 или более рублей. Среди остальных 48 дворов лишь 23 (48 %) зарабатывали не менее 450 рублей. То есть не только среди остаточных дворов наблюдается соответствие между старыми девами и благополучием, но такой расклад был в Стексово в целом. Связь между стародевичеством и благосостоянием могла (это только гипотеза) быть основана на общинной солидарности спасовцев.

В период между 1814 и 1816 гг. (годы вотчинной подворной описи и податной ревизии) и 1834 г. дворы в с. Стексово с незамужними взрослыми женщинами показывали лучшую выживаемость, чем без них. За эти 20 лет 13 из 91 двора Стексово не стало. По данным от 1814 г., ни один из этих 13 не был обременен незамужними взрослыми женщинами (25 лет и старше). Все 18 дворов с незамужними взрослыми женщинами, которым в 1814–1816 гг. было как минимум 25 лет, сохранились до 1834 г., в то время как 13 из 78 дворов без незамужних взрослых женщин (16,7 %) исчезли. Основной причиной гибели двора было сочетание маленького размера с демографическим злополучием. Два двора — в каждом по одному взрослому мужчине — пали жертвами войны: муж и вдовец ушли в ополчение воевать с французами и не вернулись; из одного двора пропали вдова и ее три дочери, а из другого 14-летний парень пошел со временем «в примаки» в семью Писаревых. Другие четыре двора, которые в 1814 г. возглавляли вдовы, также сошли на нет. Одна из вдов вышла замуж за стексовского вдовца и взяла сына, которому в 1814 г. было 12 лет, с собой в дом нового мужа. До 1834 г. прекратили существование еще пять дворов, в 1814 г. состоявших из пожилых супружеских пар с юными дочерями [645].

Вымирание дворов было бы масштабнее, если бы они не привлекали новые силы. Четыре двора со старыми девами и два без них приняли к себе зятьев, которые к 1834 г. стали в них хозяевами, а другой двор (без старых дев) взял в приемыши мальчика, который со временем стал в нем главой. Еще один двор попытался продлить свое существование путем принятия к себе нового члена, но к 1834 г. двор был обречен: приемыш превратился в 56-летнего одинокого вдовца. Двенадцать других дворов (только один из которых, по данным на 1814–1816 гг., содержал старую деву) стали остаточными: у них не было ни способных произвести потомство пар, ни других очевидных способов продолжить свой век. Подворные описи, что интересно, оставляют впечатление, что в годы вокруг 1800 г. порядка дюжины супружеских пар либо совсем избегали, либо ограничивали деторождение. Это только впечатление, не гипотеза, что в Стексове в те годы практиковался целибатный брак. Очевидно лишь, что в 1814–1834 гг. дворы с незамужними взрослыми женщинами лучше, чем остальные, способны были предотвратить свою гибель.

В отношении всего периода 1814/1816–1845 гг. три момента не вызывают сомнения: в Стексове шел медленный, но неуклонный процесс убыли дворов, присутствие незамужних взрослых женщин имело минимальное отношение к обнищанию и гибели дворов и — по крайней мере, в период 1834–1845 гг., а возможно, также и раньше — дворы с незамужними взрослыми женщинами были более благополучны, чем те, где их не было. С 1814 по 1834 г. исчезли 13 из 91 двора, так же как 9 из 78 с 1834 по 1845 г.; годовой показатель убыли был чуть меньше одного процента в первый и чуть больше одного процента во второй период. По другим меркам, за 29 лет исчезли 22 из исходных 91 двора или 7,8 % от исходных 91 % за десятилетие. Из 22 дворов со старыми девами гибель настигла только два (9 %), а из 69 дворов без старых дев исчезли 20 (30 %). Это сценарий, полностью противоположный баковскому. Некоторые из сопротивлявшихся браку дворов в стремлении предотвратить демографический коллапс брали к себе потенциальную смену, но более значительным фактором является то, что дворы со старыми девами в среднем отличались от дворов без них бóльшим благосостоянием.

Ревизские сказки 1834 и 1850 гг. показывают, что в имении Стексово Сергея Голицына из 122 мужчин, которым исполнилось 20 лет (минимальный возраст призыва в армию по данным на 1831 г.) между 1816 и 1825 гг., на военную службу призвали 27 (22 %); в 1826–1835 гг. из 127 мужчин, которым исполнилось 20 лет, в армию ушли 20 (15,7 %); а из 92 мужчин, которым исполнилось 20 лет в 1836–1845 гг., воинская повинность забрала 13 (14,1 %) [646]. Некоторых мужчин из когорты 1836–1845 гг. должны были забрать также после ревизии 1850 г. Поскольку эти ревизии учитывали только женщин, которые были живы в 1834 и 1850 гг., и ничего нам не говорят о тех, кто исчез из вотчинной описи между 1816 и 1850 гг., мы не можем сравнить количество мужчин и женщин, вошедших в эти годы в брачный возраст. Отток стексовских мужчин в армию действительно предполагает возможность, что рекрутская повинность могла быть причиной, по которой многие стексовские женщины оставались незамужними. Однако это предположение так же неверно в отношении Стексово в 1820–1840-х гг., как и в отношении дворцовых крестьян прихода с. Купля и ливенского имения Баки в 1760–1790-х гг. Это более или менее напрямую подтверждается возрастом мужчин, в котором их призывали в армию, и, косвенно, сравнением с ревизской сказкой 1850 г. из части села Стексово, принадлежавшей Оболенским. В Стексово, как и везде, рекрутчина нанесла ущерб многим дворам и некоторые разорила, но шансы бракоспособных женщин выйти замуж от этого существенно — а возможно, и никак — не пострадали.